Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

Стало очень тихо. Мальчики и девочки жались к стенам. Лишь одна Зоя стояла возле елки.

— Я буду танцевать, я, — сказала Иришка и вышла на середину зала. — Я такая танцунья. Цыганочку!

— Вот и молодец, — сказала Зоя и повернулась к баянисту. — Пожалуйста, только не быстро.

— А мне что, я могу и быстро! — выкрикнула Иришка. — Ну, что же мы?

Баянист — это был тоже военный моряк — заиграл, и Иришка, закинув голову, пошла вдоль зала. Крутанулась. Еще раз, еще. Она порхала возле елки, как красивый мотылек. И вдруг остановилась и, схватившись руками за голову, качнулась. Зоя подбежала, подхватила ее. Подошел Володя.

— Голова-а, — простонала Иришка. — Кружится, все кружится…

— А теперь мы все вместе споем песню?

Все молчали.

Зоя пошла к большим дверям, распахнула их тяжелые створки, и Володя увидел длинные столы, уставленные тарелками, и пакеты на столах. Вкусно, нестерпимо вкусно запахло… Молчаливой, взволнованной толпой мальчики и девочки устремились в распахнутую дверь.

Кормили гороховым, из концентрата, супом и Рисовой кашей, киселем, а в пакетах лежало по нескольку конфет, сухари и коробок спичек. Спичкам Володя особенно обрадовался. У него спички уже кончались.

— А теперь в зал! На концерт! — скомандовала Зоя, когда все было съедено и выпито, а мальчишки и девчонки заерзали на стульях в ожидании, что будет дальше. — Ребята! Артисты специально прилетели на самолете с Большой земли. Поднимайтесь!

Вначале все толкались, лезли в первые ряды. И Володя протащил Иришку. На сцену вышла Зоя. Оправив гимнастерку, она подняла руку и громко сказала:

— Друзья мои! Ребята и девчата! В эти тяжелейшие для города дни секретариат горкома ВЛКСМ принял постановление об ответственности комсомольских организаций за выявление и устройство беспризорных детей и подростков… К сожалению, в ближайшие дни мы не можем собрать вас всех, тех, кто потерял родителей, кто одинок, собрать вас в детские дома, чтобы…

— А и не надо! — выкрикнул Шурка. — Мы и так проживем.

— Надо, надо! — запротестовала худенькая девочка, и многие поддержали ее. — Я замерзаю. Я совсем одна, — чуть не плача продолжала девочка. — Ну возьмите меня куда-нибудь.

— Внимание! — Зоя помахала рукой: тише. — Кому уж совсем невмоготу, приходите в райком. А кто может потерпеть… Но вы не думайте, что мы о вас позабудем, нет-нет! Мы взяли ваши адреса и как только подготовим специальные помещения, придем за вами. Всех соберем: «чердачников», «подвальников», «рыночников», всех-всех одиноких детей. А сейчас — концерт.

Как не хотелось покидать этот теплый светлый дом, пахнущий елкой. Мальчишки и девчонки медленно, неторопко одевались, кутались. И Володя с Иришкой мешкали, все чего-то ждали, на что-то надеялись. Чуть в стороне столпились «честные жулики», Шурку, видно, поджидали, а тот запропал куда-то.

Вдруг мальчуган лет восьми заплакал: кто-то утянул у него подарок. А, вот и Шурка появился. Он подошел к своим дружкам, те заулыбались и плотной толпой двинулись к выходу.

— Эй, Бобер, погоди, — окликнул его Володя и, догнав, схватил его за плечо: — У тебя подарок?

— Тута он, — ухмыльнулся Шурка. — Ловко я его стырил.

— Верни.

— Что тут происходит? — Зоя направилась к мальчишкам.

— Нарываешься, Волк. Ох, как нарываешься! — кривя губы, прошептал Шурка, а потом вытянул пакет из-за пазухи и, помахивая им над головой, крикнул — Эй, кто подарок потерял?

Мальчики и девочки некоторое время толпились возле входа, топтались на месте, будто ожидали, что их вдруг окликнут и позовут назад.

Они начали расходиться, и маленькие, согнутые фигурки будто таяли в темноте.

— Идем, чижик-пыжик, — сказал Володя. — Как было хорошо, да?

— Да, — отозвалась Иришка, помедлив немного.

— Элен. Битте шен, одна минутка.

Лена сделала вид, что не слышит зова Курта. Просто невозможно работать: то подушку ему поправь, то одеяло свалилось, то пить дай. Жмурясь, Лена с сосредоточенным видом полистала журнал дежурства, а сама чувствовала, как немец наблюдает за ней и улыбается, знает, что все равно она подойдет. Отчего-то ей и самой хотелось побыть рядом с ним, послушать его болтовню… Почему? Ведь она всем своим видом показывает, как ненавидит его, а он все время улыбается. И когда делали перевязки, другие орали, плакали, эти подлые вчерашние враги, а он — улыбался. Слезы текут из глаз, а он скалится.

— Эле-ен!

Лена направилась в дальний угол палаты: надо было давать лекарство обгоревшему летчику. Прошло уже десять дней, как она тут. И в каждодневных госпитальных заботах она забывала: эти раненые — бывшие солдаты и офицеры германской армии. Лишь порой, внутренне содрогнувшись, она застывала возле чьей-нибудь кровати, и опять душное чувство ненависти и яростной, безумной злобы вскипало в душе. Она выбегала в коридор. Бродила там взад-вперед, успокаивала, заставляла себя: вернись назад, для тебя — это просто раненые!