Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

А на днях в госпиталь приходили наши, советские немцы. Из Комитета борьбы с фашизмом. Они ходили по всем палатам госпиталя и беседовали с некоторыми из раненых. И после разговора с ними Курт сказал Лене, что он записался в Комитет, он многое понял. И еще он записался в Комитет оттого, что в России есть такие «симпатишни девушка», как она. Вот болтун.

— Элен.

— Иду, — сердито сказала Лена. Она помешкала немного у стола. На нем в бутылке с водой стояла лохматая еловая лапа. Оторвала веточку и пошла на зов. Немец, улыбаясь, глядел, как она шла к нему, как, хмурясь, отводила в сторону глаза. Вот задержалась у одного раненого, другому поправила подушку. Остановилась возле кровати и хмуро уставилась в его лицо. «Ненавижу тебя, ненавижу…» — думала она, но чувства ненависти не возникало. Перед ней лежал белолицый от большой потери крови и страданий двадцатилетний парень. Такой же одинокий, как и она, рассказывал, что вся его семья погибла под английской бомбой; весь продырявленный пулями, мечтающий, как и она, о конце проклятой войны, много передумавший и перечувствовавший за эти страшные дни кровавой бойни и ранения… «Не он виноват в том, что случилось, — подумала Лена, — а кто-то из тех, кто выше его. Кто гнусным обманом превратил мальчишек в жестоких солдат, тот, кто развязал войну…»

Она как-то неуверенно улыбнулась и протянула немцу колючую веточку. Немец взял ее в сложенные ладони, как живого колючего зеленого зверька, и поднес к лицу. Глаза закрыл. И Лене показалось: заплачет сейчас. И у нее отчего-то болезненно сжалось сердце.

Немец открыл блестящие глаза.

— Очень хочу жить, — сказал он.

— Живи, — разрешила Лена и вздохнула.

— Хочу любить.

— Люби… — ответила Лена и почувствовала, что краснеет. И торопливо добавила: — С Новым годом.

Здание вдруг мягко качнулось. Лена прислушалась: будто кто-то катил по булыжной мостовой железную бочку — это разрасталась зенитная канонада. Налет. Она встала, поправила шторы на окне, убавила свет в лампе. Вернулась к немцу. Тот, вытянувшись, напряженно прислушивался к пушечной пальбе.

— Ваши летят… — сказала Лена. — Молись, Курт. Ты слышишь, что я тебе говорю?!

— Бог не услышит меня. Я был отшень плохой ученик. Я сбегал с урока богословия.

Вот он, фашистский самолет. В скрещении двух прожекторных лучей плыл серебряный крестик. И ниже, и выше его, и рядом, и позади вспыхивали и меркли разрывы зенитных снарядов. Пушки били короткими очередями. Иришка жалась к Володе, пыталась спрятать голову под полу пальто. В ярких вспышках мелькали фигуры зенитчиков. «Саша! — закричал, а может, просто подумал Володя. — Сбейте же фашиста!»

На крыше дома вдруг хлопнуло, и, очерчивая кривую дугу красными осыпающимися искрами, в небо пошла ракета. Вспыхнула и поплыла по направлению к фабрике.

Володя схватил Иришку за воротник, потянул за собой. Замолотил в дверь своей квартиры. Послышались шаги, звякнул запорный крюк. Окна лестницы осветились — зенитки опять ударили, и в это мгновение Володя увидел, что открыл ему Пургин. Пришел!

— Ракетчик на чердаке! Палит! — закричал Володя.

— Тише ты… — сдавленным шепотом остановил его Пургин и протолкнул мимо себя в коридор. Закрыл дверь. — Сам видел.

— Взять бы его!

— Поможешь?

— Мы поможем, — пискнула Иришка.

— Забейся в угол и сиди, — строго сказал Пургин и вновь Володе: — Входы и выходы на чердак знаешь?

— Их два: один — с парадной лестницы, второй — с нашей.

Пургин достал из-за кровати автомат. Ваганов шевельнулся, открыл глаза.

— Думал: уведу его, да плох он. — Пургин быстро вынул из автомата диск, проверил, вгоняя диск в паз. — Ничего, завтра утром машиной увезу в госпиталь. Знаешь, как с этой штуковиной обращаться?

— Знаю!

— Держи. Становись у двери чердака на вашей лестнице. А я с парадной. Как туда?

— В парадную войдете и поднимайтесь по лестнице.

— В любого, кого увидишь на чердаке, пали! — Пургин вынул из кобуры пистолет, передернул затвор. — Ну, двинулись!

— Лена! Лена!.. Элен!

— Швестер! О, сестра… битте шен…

— Подойдите ко мне! Подойдите!

— Тихо! Спокойно! Ничего страшного! — пытаясь перекричать взволнованные голоса, закричала Лена. — Самолеты уже уходят.

В этот момент ахнуло так, будто смерч пронесся по комнате. Со скрежетом и звоном вылетели рамы, в палату ворвались потоки холодного, смешанного со снегом воздуха. Страшный крик потряс госпиталь. Огненные языки вспыхнули на крыше дома напротив, и стало светло.

Снова страшно ударило, взрывная волна швырнула Лену к стене, она упала на чью-то койку и почувствовала, как холодные влажные пальцы вцепились ей в запястье. Отдирая от себя чужие руки, Лена приподнялась и увидела, как, обрушивая пласты штукатурки, потолок оседает, оседает… Все наполнилось едкой горькой пылью и дымом. Лена отодрала наконец от себя пальцы хрипло воющего раненого. Сквозь скрежет, шум опадающей штукатурки и вопли она услышала голос Курта.