Роман и история. Диалог в письмах

В случае со Сталиным, пожалуй, теорию от практики придется отделить. Официально провозглашаемая им теория «казарменный коммунизм» отвергала. Но Сталин был великим мастером говорить одно, а делать другое. Как все «казарменные коммунисты», он рьяно занимался мифотворчеством. Поэтому следует присмотреться к тому, как он интерпретировал марксистско-ленинскую теорию, одним из создателей которой сам себя объявил. Что он в ней выпячивал, а что отодвигал на задний план или замалчивал, в чем ее «развивал» или искажал, а чем на словах оставался ей верен. Не исключено, что «казарменные» уши выглянут в теоретической сфере. Если же процитированное мною определение «казарменного коммунизма» сопоставить со сталинской практикой, а характеристику его истоков — с российской действительностью предреволюционной и послереволюционной поры, то, думаю, Вы согласитесь, что совпадение разительное. Так или иначе, здесь есть о чем подумать — и применительно к Сталину лично, и применительно к объективным процессам, сделавшим возможным его возвышение, о которых Вы упоминаете. Я хотел бы только еще раз повторить: наш собственный опыт от Ленина до сегодняшних дней с удивительной наглядностью демонстрирует, какую огромную роль играет в истории личность, какие радикальные изменения приносит подчас с собой смена личностей, смена руководителей. Разумеется, роль той или иной личности без «объективных процессов» не объяснишь. Но и сами по себе «объективные процессы» объясняют далеко не все. И я полагаю, что марксистской мысли еще предстоит как следует разобраться в таком старом и, казалось бы, теоретически давно решенном вопросе, как «роль личности в истории».

Возвращаясь к цитате из философского словаря, хочу обратить Ваше внимание на замечание о доведенной до крайности безнравственности (слово «буржуазная» можно оставить в стороне). Одной из главнейших и страшных черт психологии Сталина (и роман Рыбакова тоже говорит об этом) мне представляется абсолютное отсутствие каких бы то ни было нравственных ценностей и каких бы то ни было нравственных тормозов. Это был человек, способный поистине на все для достижения своих целей. К несчастью, история предоставила ему возможность в полной мере проявить эту свою способность. Абсолютная безнравственность, между прочим, делала безоружными перед ним порядочных людей. И раз уж Вы обратились к большому человековеду М. Горькому, то позвольте приведенное Вами высказывание дополнить еще одним: «Нет яда более подлого, чем власть над людьми, мы должны помнить это, дабы власть не отравила нас, превратив в людоедов еще более мерзких, чем те, против которых мы всю жизнь боролись». Далеко видел Алексей Максимович, хотя под конец жизни тоже, по всей видимости, пал жертвой сталинского «шаманства», то есть, проще, обмана.

Вы вспоминаете относящиеся к марту 1922 года замечания Ленина об опасностях, подстерегающих партию. Нет сомнения, что ленинское «Завещание» находится в прямой связи с этими провидческими словами. Хочу лишь добавить, что опасения за судьбу партии отнюдь не умерли вместе с Лениным. Они продолжали тревожить наиболее проницательных его сподвижников и в последующие годы. 3 июля 1926 года, за две с небольшим недели до своей внезапной смерти, Ф. Э. Дзержинский обратился к В. В. Куйбышеву с письмом, в котором настаивал на своем освобождении от поста председателя ВСНХ (Куйбышев был тогда заместителем председателя Совнаркома СССР и председателем ЦКК). Он горячо доказывал необходимость найти «правильную линию в управлении на практике страной и хозяйством» и «потерянный темп, ныне отстающий от требований жизни». При этом у него вырвалось поразительное пророчество: «Если не найдем этой линии и темпа, оппозиция наша будет расти и страна тогда найдет своего диктатора — похоронщика революции — какие бы красные перья ни были на его костюме». Но откуда именно грозила реальная опасность, Дзержинский, видимо, не догадывался.

Мне очень импонирует Ваш анализ некоторых особенностей психологии выведенных в романе представителей молодого поколения начала 30‑х годов и старой гвардии — особенностей, сказавшихся на их отношении к миру и друг к другу и облегчивших достижение Сталиным его целей. Но кое-что я все-таки добавил бы, прекрасно сознавая, что и мои дополнения не прояснят до конца проклятый вопрос: как могло это случиться?