Роман и история. Диалог в письмах

Я добавил бы, что словесное «шаманство», против которого оказались бессильными лучшие люди обоих поколений, подкреплялось всей мощью огромной пропагандистской машины и всем авторитетом государственных и партийных органов, доверие к которым именно у этой части нашего общества было очень велико. Одним из мифов, созданных заинтересованными людьми в свое оправдание, является утверждение, будто в 30‑е годы и позже все безраздельно верили Сталину и нисколько не сомневались в законности и обоснованности репрессий. Не буду прибегать к широким обобщениям. Но могу засвидетельствовать, что даже у моих сверстников, которым к началу войны исполнилось пятнадцать лет, возникали разного рода сомнения, которые высказывались в доверительных разговорах, вызывали споры, в тогдашних условиях совсем не безопасные. Мы еще располагали кое-какими фрагментами информации о партийной истории, помнили кое-какие имена, слышали кое-какие суждения старших. Наши старшие товарищи знали еще больше и, следовательно, имели еще больше оснований для сомнений. Но попробуй устоять, когда все кругом вещает, кричит, поет, что «живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей», что все делается правильно и иначе быть не может. А когда газеты писали судебные отчеты, наполненные признаниями бывших соратников Ленина, что они уже давно, всю жизнь были шпионами, заговорщиками, саботажниками, контрреволюционерами, то требовалась почти сверхчеловеческая проницательность, чтобы заподозрить в этом фальсификацию. С одной стороны, странно, что Ленин создавал партию, делал революцию и строил новое государство в компании с изменниками и шпионами. С другой же, ведь они сами в этом признаются…

Что же касается «железной когорты», как Вы ее называете, то я хотел бы напомнить, что ко всем ее справедливо отмеченным Вами качествам и к неизбежному влиянию «шаманства» добавлялась еще и ставшая второй натурой железная партийная дисциплинированность. К числу удивительных загадок 30‑х годов относится то, что в охоте на ведьм участвовал каждый, пока его самого не превращали в ведьму. Партийные и иные кадры уничтожались последовательно, слой за слоем, и каждый очередной слой ревностно содействовал уничтожению предшествующего. Причем большинство делало это, конечно, в убеждении, что так и следует делать: кругом действуют враги, они коварны, они способны вовлечь в свои сети любого, даже честного в прошлом и заслуженного человека, и потому не нужно удивляться, если среди врагов оказываются члены партии, даже крупные деятели партии. Многие ли догадывались, что они на службе у великой лжи? В чрезвычайно интересном документальном очерке А. Русова «Письмо», опубликованном в журнале «Знамя» (1987. №9), есть любопытный штрих. Старая большевичка-подпольщица Фаро Кнунянц пишет своим родным из Киргизии, где находится в командировке, в сентябре 1936 года: «В самых отсталых кишлаках слышали о суде над троцкистско-зиновьевскими преступниками. В прошлом люди здесь так настрадались от басмачества, что теперь всякий такой приговор воспринимается с чувством удовлетворения, сознания, что крепнет революционная законность». Вы только представьте себе: крепнет революционная законность! А Зиновьев с Каменевым, оказывается, повинны даже в басмачестве?! В апреле 1938 года Ф. Кнунянц записывает в дневнике: «В результате вредительской работы Ф., Ч., Г., Ж. и беспечности Ф. положение с кадрами в настоящее время катастрофическое». И тут виновато, конечно, вредительство. И ведь пишет это умный, тонкий и беспредельно честный человек. И пишет уже тогда, когда вокруг нее один за другим исчезают ближайшие друзья, известные ей как заслуженные, преданные и честнейшие коммунисты…

Вы хорошо и правильно говорите о рыбаковском Рязанове, о его бездумном отступничестве от племянника, с виной которого (не существующей на деле) он легко согласился. Но позвольте еще раз процитировать Ф. Кнунянц: «Вспомнила нашу давнюю встречу с Серго (Орджоникидзе. — В. Ч.) на четвертом этаже, возле Секретариата. Он спешил куда-то, когда я остановила его.

— Скажи, Серго, за что арестовали бедную Люсю, дочь Алеши Джапаридзе (одного из двадцати шести погибших бакинских комиссаров. — В. Ч.)?

Он как-то печально взглянул на меня.

— Неужели ты полагаешь, Фаро, что дочь Алеши могли арестовать без серьезных на то оснований?»

Кому он отвечал, Серго? Не себе ли, не своим ли собственным сомнениям?

Серго покончил с собой, Фаро Кнунянц чудом избежала ареста. Позднее она многое поняла. Но ведь некоторые из тех, кто громил и разоблачал «врагов народа», продолжали, когда очередь доходила до них, пребывать в заблуждении, что по отношению лично к ним допущена ошибка, остальные же расстреляны или посажены за дело.

Глубоко прав был Владислав Гомулка, сказавший, что при системе культа личности «ломали человеческие характеры и совесть, людей топтали, их честь оплевывали. Клевета, ложь, подлоги и даже провокации служили орудием осуществления власти».