Роман императрицы, Екатерина II

Своим придворным, старавшимся повредить друг другу в ее глазах, она говорила:

"Если бы я вам верила... то каждый из вас заслуживал бы казни".

Она охотно употребляла русские пословицы и поговорки. Когда князь Дюбомирский, наперекор Понятовскому, старался добиться польского престола, а также и милости императрицы, и ее посол в Варшаве Репнин, доложил ей об этом, она собственноручно написала внизу его донесения: "Корове седло не пристало".

В общем ум у нее был по преимуществу практический, но его оживлял большой запас благодушной и здоровой веселости, любви к шутке, легко доходившей порой и до шутовства. Вся переписка Екатерины с Гриммом ведена в таком тоне. Это скорей английский юмор, нежели остроумие, - то колкое и изящное остроумие восемнадцатого века, отцом которого был Вольтер.

III.

Образование. - Начитанность. - Выбор книг. - "Маленькая ученая с темпераментом". - Мораль Гельвеция. - По шести томов в день. - Плохо усвоенные познания. - Эрудиция, состоящая из массы отрывочных сведений. - Пробелы. Недостаточное знакомство с географией. - Познания в области истории. Самостоятельные научные опыты. - "Перигор" - славянское имя. - Неправильное правописание. - Форма и содержание. - Екатерина умела выбирать между ними. Усвоение народного духа и воплощение национального гения России.

Была ли она образована? Сама она любила ссылаться на то, что ничего не знает.

"Она делает это, - писал принц де-Линь: - чтобы насмехаться над докторами, полуучеными и людьми, выдающими себя за знатоков искусства. Я согласен с ней, что она мало понимает в живописи и в музыке; я доказал ей даже раз, - и, может быть, несколько вопреки ее желанию, - что и в области архитектуры у нее очень посредственный вкус. - "Признайтесь, - сказала она, показывая мне свой новый дворец в Москве: - что эта анфилада залы великолепна". - "Это было бы красиво для госпиталя, - ответил я ей: - но для царской резиденции производит жалкое впечатление". Берлинской академии наук, избравшей ее в 1768 году своим почетным членом, Екатерина ответила скромно:

"Вся моя наука состоит в знании, что все люди братья".

А между тем, сопровождая однажды на прогулке ее величество, английский посланник Гаррис был поражен обширностью тех знаний, которые неожиданно для него проявила императрица, говоря о конституции и законах его страны. Поговорив с ним об английских парках, Екатерина перешла на тему о сочинении Блэкстона, и дипломат почувствовал, что не в силах поддерживать с ней этот разговор. А Гаррис, получивший впоследствии известность под именем лорда Мальмсбери, был человеком далеко не заурядным. Правда, в течение своей посольской службы он не успел, вероятно, перечесть со вниманием громадное сочинение английского законодательства; Екатерина же была читательницей, для которой была создана латинская поговорка: Timeo homipem unius libri. Она относилась к книгам - хорошим или дурным, все равно, - как к людям и к вещам: она отдавалась им всей душой в ту минуту, пока они ее занимали. Ее разговор с Гаррисом происходил в 1779 году, и в это время она страшно увлеклась Блэкстоном (это видно по ее письмам к Гримму). Прежде она так же увлекалась Монтескье, а в свое время Сенак-де-Мейланом и Мерсье. Что же касается до выбора книг, то она руководилась в нем не только жаждой знания, но и другими соображениями. Известный кавалер д'Эон писал графу Брольи в 1762 году:

"Императрица очень любит читать и, после брака, большую часть времени употребляла на то, что поглощала современных французских и английских авторов, написавших лучшие сочинения о нравственности, природе и религии. Если какую-нибудь книгу осудят во Франции, то этого достаточно, чтобы она нашла ее превосходной. Она не расстается с произведениями Вольтера, с "Esprit" Гельвеция и энциклопедическими статьями Жан-Жака Руссо. Она гордится своей смелостью, вольнодумством и философским складом ума; одним словом, это маленькая ученая с темпераментом".

Маленькая ученая с темпераментом! Но ведь д'Эон одним росчерком пера устанавливает здесь ту связь между интеллектуальным развитием Екатерины и мало назидательными подробностями ее интимной жизни, на которую указывали выше и мы. И этим соединяющим звеном между "другом философов" и императрицей, положившей начало открытому фаворитизму, послужила, несомненно, мораль Гельвеция.