вызывающая деталь родом скорее всего из футуристического эпатажа 1910-х гг., когда обычным украшением нагрудного кармана пиджака были, например, расписные деревянные ложки.
один из примеров языковой игры, связанной с демонологической линией МиМ.
сцена разговора с Азазелло показательна, как иллюстрация ситуации, когда простое обращение незнакомого мужчины на улице воспринимается как арест. Она сопоставима с тем местом в доносе реального «источника», где он сообщает эквивалентную по смыслу фразу Бабеля: «Люди привыкают к арестам как к погоде» (Возвращение 1991: 433).
участие в шабаше подразумевало соитие с дьяволом, однако Булгаков хотя и конструирует образ героини весьма амбивалентным образом — как светлой и в то же время
Глава 20. КРЕМ АЗАЗЕЛЛО
мотив волшебной мази <крема>, преображающей человека и наделяющей его способностью летать, связан с древними представлениями о колдунах и ведьмах и отражен во многих текстах мировой литературы, в том числе и у Гете. Запах «крема» — «он пахнет болотной тиной <…> болотными травами и лесом» (5, 223) — свидетельствует о его нечистом происхождении. В МиМ этот мотив появляется в совокупности с важнейшим догматом чародейства — актом заключения договора с дьяволом. Маргарита получает волшебную мазь и вместе с ней обретает способность стать невидимой и летать. Впоследствии она не только не использует возможности нарушить договор — покаянием или попыткой «обмануть дьявола», но, напротив, выказывает неподдельное восхищение Воландом, видя в нем покровителя и спасителя мастера.
по справедливому замечанию И. Бэлзы (Бэлза 1979: 216), трещины, которыми покрываются вслед за тем часы, указывают на остановку времени, что может быть напрямую связано с потусторонним бытием, с понятием вечности, будь то пресуществление провидения Иешуа о «царстве истины» или дьявольское продление ночи великого бала. В главе 24 время останавливается трижды: перестают ходить разбитые часы на камине после стрельбы Бегемота (5, 272), продлевается праздничная полночь, что так поражает Маргариту (5, 285) и, наконец, изъятие времени подтверждается правилом, высказанным Бегемотом, — «с числом бумага станет недействительной» (5, 283).
последнее — характерный знак связи Маргариты с нечистой силой. В «Страшной мести» Гоголя казачок, явно имеющий инфернальную природу, когда подняли иконы, вдруг весь переменился, и «вместо карих — запрыгали зеленые очи» (Гоголь 1966/1: 162).
имя и отчество героя, его, видимо, довольно высокое социальное положение, а также аттестация «любимца партии» А. Вышинским как «проклятой помеси лисицы и свиньи» на процессе по делу «правотроцкистского блока» послужили основанием (недостаточно мотивированным) для отождествления этого персонажа с личностью Н.И. Бухарина (Соколов 1991:130, Гаспаров 1994: 54).
Глава 21. ПОЛЕТ
мотив полета, сопоставленного в творчестве Булгакова с вертикалью, многократно повторяется в его произведениях — в «Кабале святош», «Блаженстве», «Записках покойника». В мироощущении писателя полет трактуется как освобождение от земных страданий или уход от неприемлемой действительности — в творчество или в инобытие. Пространственное разграничение актуализировало для Булгакова, кроме нравственного, еще и творческое начало. Задолго до способа решения темы вертикаль — горизонталь в МиМ он безусловно считал себя человеком вертикали, полета и следующим образом надписал в 1933 г. книгу Е.С. Булгаковой: «Но мы с тобой, если так же, как теперь, будем любить друг друга, переживем все дрянные концы и победим и взлетим» (Дневник 1990:145). В ноябре (8-го) того же года писатель «работал над романом (полет Маргариты)» (Дневник 1990: 44).
Полет в сознании писателя был связан с окрыленностью и свободой, с приобщением к духовным высотам, а в последней, 32-й главе романа — с переходом в инобытийное пространство.
В ранних редакциях романа полет Маргариты изображался иначе: она «царствовала» над улицей, куражилась, издеваясь над прохожими, инспирируя драки и перебранки и наслаждаясь безнаказанностью. Словом, вела себя как настоящая ведьма. В окончательном тексте след этого авторского решения сохранился в сцене перебранки двух хозяек на коммунальной кухне.