Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий

Следуя литературной традиции и изображая финал судеб многих персонажей МиМ, эпилог, однако, является, скорее, не завершением романа, а сообщением о том, что произошло после единственного события, которое город признал реальным, — после исчезновения мастера и Маргариты. Это сопоставимо с библейской притчей о Лоте и гибели Содома и Гоморы, то есть с гибелью города после выхода из него праведников.

направляясь в Феодосию —

биографический нюанс, сближающий Булгакова с повествователем, «автором правдивых строк»: Булгаков побывал в Феодосии с Л. Белозерской, возвращаясь из Коктебеля от М. Волошина летом 1925 г. Перед отъездом они осмотрели музей Айвазовского. В Крыму Булгаков познакомился и с Александром Грином, который жил тогда в этом черноморском городе.

черный кот только заводил мученические глаза —

одна из булгаковских автопарафраз: впервые аналогичное описание, текстуально близкое к армавирскому происшествию, Булгаков применил в фельетоне «Самогонное озеро» (1923), где такой же нетрезвый гражданин «драл пучками перья из хвоста у петуха, который бился у него в руках. <…> на лице у петуха была написана нечеловеческая мука. Глаза его вылезали из орбит…» (2, 374).

заведующим грибнозаготовочным пунктом —

здесь можно вспомнить судьбу другого персонажа, Степы Лиходеева, также обретшего в эпилоге не связанное с искусством и более подобающее ему «гастрономическое» место в жизни — «должность заведующего большим гастрономическим магазином» (5, 378).

Савву Потаповича… хватил удар —

пример игровой ситуации романа: персонаж сна Никанора Босого оказывается реальным лицом.

в прекрасной комнате в Брюсовском переулке —

возвращение доносчика Алоизия в Москву, обретение им должности финдиректора вместо Римского и комнаты в центре столицы — символическая деталь, знак невозможности преображения московского мира. Характерна в этом плане реакция Булгакова на возвращение впавшего было в опалу (Дневник 1990:111) и уволенного с поста председателя Главреперткома (июнь 1937) «мерзавца Литовского»: «<…> раз Литовский опять всплыл, опять получил место и чин, — все будет по-старому. Литовский — это символ» (Дневник 1990: 205).

Институт истории и философии —

дискуссии между разными группами историков и философов к 1932 г. закончились обвинением их во вредительской деятельности. Были арестованы и погибли директор Института истории АН СССР академик Н.М. Лукин, историки Н.Н. Попов, С.А. Пионтковский, Г.С. Фридлянд и др.

Реального Института истории и философии не существовало. По названию ему наиболее близок легендарный ИФЛИ (Институт философии, литературы, истории), функционировавший с 1931 по 1941 г. Однако Булгаков, скорее всего, имеет в виду Институт красной профессуры, основанный постановлением СНК РСФСР от 11 февраля 1921 г. с целью создать приток в высшие учебные заведения рабоче-крестьянской молодежи, одновременно ограничив численность выходцев из буржуазных слоев. Первоначально он имел три отделения: экономики, истории и философии, затем их число увеличилось. В 1929 г. ИКП был разделен на самостоятельные институты: исторический, историко-партийный, экономический, философский и естествознания.

ИКП подготавливал обществоведов, преподавателей и научных работников, идеологов и партийных пропагандистов, хозяйственных руководителей. В 1930 г. 79,8 % сотрудников научных организаций были аспирантами и слушателями ИКП. При этом три четверти профессорско-преподавательского состава были моложе 45 лет. Работа этой «кузницы кадров» была направлена на создание «критической массы» студенчества и ученых, первичной характеристикой которых было бы пролетарское или крестьянское происхождение. Обладание знаниями, способностями, научная одаренность отступали перед классовой принадлежностью. Государство стремилось как можно скорее заполнить все социальные ниши «своими», преданными новой власти людьми.

Иван Бездомный проходит в романе путь, обратный пути мастера: если последний был историком и отказался от профессии во имя писательства, утратив при этом имя, то Иван, побывав в поэтах, стал историком и вернул свое настоящее имя — Иван Николаевич Понырев. Однако и его поведение, и общественный статус, явленные в эпилоге, свидетельствуют о том, что из душевного потрясения, вызванного событиями на Патриарших прудах, он выбрался с тем результатом, который предсказывал врач в шестой редакции МиМ: «Если выкарабкается, возможно, с дефектом» (562-7-8-84 об.).