Роман межгорья

Саид только теперь заметил, как из гирла выбирались около двух десятков подпоясанных чапанами полуголых дехкан-рабочих. Они карабкались друг за другом по склону горы напрямик, так что их можно было легко пересчитать. А внизу кипела работа, будто за пределами гирла не существовало для людей никаких интересов и никаких тревог. Инженер Долидзе, в белом кителе, в войлочной казахской шляпе, бегал по «подошве» очищенного гирла. Кто-то из техников нивелировал «подошву», а по склону одну за другой катили нагруженные землей вагонетки, каждую по два человека. Полосой протянулось вдаль временное русло, туда, где в ущельях скрывалась Кзыл-су. Люди, как муравьи, копошились в гирле.

А на берегу все возрастал шум тысяч людей в белых чалмах.

К Саиду подошел командир конного отряда милиции, за которым он без слов последовал по холмам в обход гирла, навстречу этой толпе. Потом он остановился и… все-таки приказал командиру уйти обратно.

Делегация рабочих вежливо встретила авангард защитников обители. Здесь были ишаны-муллы, ближайшие помощники имам-да-муллы Алимбаева, за которыми шли его верные последователи, собравшиеся со всего Узбекистана. Сознание того, что они этим путешествием к верховьям канала в Голодной степи приносят большую жертву аллаху, отражалось на их лицах мрачной торжественностью, а усталость от многокилометрового движения по горам придавала им еще и мученический вид.

Работу в гирле не прекратили даже тогда, когда пришло время полуденного чаепития. Рабочие-дехкане хотели как можно чувствительнее отплатить обители за то, что ее пшеница и хлопок не выгорели, купаясь в воде, а они в кишлаках даже вдоволь не могут напиться. Из загрязненных хаузов допивали они, может быть, позапрошлогоднюю, позеленевшую воду.

Дехкане уже хорошо сознавали, зачем они пришли в Голодную степь, и трудились, напрягая все свои силы, чтобы поскорее получить долгожданную воду.

— Работа-ай! — раздавалось вокруг.

Казалось, что даже железо было охвачено азартом и звон его дополнял общую гармонию вдохновенного труда.

— Работа-ай!

Люди на взгорье остановились.

— Эльхамду лилла!^[35] — первыми произнесли делегаты.

— Бисмилла, — ответили усталые ишаны.

— Бисмилла, бисмилла, бисмилла-а-а… — загудело в первых рядах и эхом понеслось по толпе, как сплошной вздох.

— Лла-а-а… а-а-а!

— Эс-салам алейкум! — опять начали рабочие стройки.

— Ваалейкум эс-салам! — здороваются пришедшие и, по примеру рабочих, садятся рядом с ними.

— Похвально, очень похвально, что правоверные мужи задумали в такие дни великого байрама проведать и нас, вынужденных трудиться, чтобы получить для себя каплю воды. Аллагу акбар!

— Ллоиллага иллалла. Мухаммадан-рассул алла^[36], — рассаживаясь, подхватили муллы-ишаны.

Одноглазый гурум-сараец Каримбаев нацелился на них своим глазом и так энергично завертел заросшей до самых щек головой, что ишаны покорно замолчали.

Может, и никакой злости не было у этого широкоплечего одноглазого человека, но почему-то, когда его глаз бегал по рядам, немели языки. Он должен говорить первым, молчаливо решили ишаны.

Шум все еще прибывавшей толпы нарастал. Небольшие группы людей отделялись и напрямик спускались вниз, к месту, где кипела работа. А вдоль Кзыл-су все еще тянулась бесконечная полоса белых чалм и разукрашенных чапанов. Те же, у кого было меньше сил, злости или желания идти в такую даль, плелись в хвосте. Казалось, что они вот-вот начнут проклинать инициаторов такого бессмысленного похода. Ведь в ушах многих еще раздавался звон от выстрела в день великого байрама.

Ахмат Каримбаев начал: