Роман межгорья

— Аталяр! Нам очень приятно узнать, что вы с добрыми намерениями пришли в такую даль, чтобы увидеть и благословить наш труд, — так сказал он и богобоязненно устремил свое око в небесный простор. Исенджан, сидевший рядом с Каримбаевым, поднялся потихоньку и протиснулся в толпу. — Мы пришли сюда искать для народа каплю воды, чтобы наши дети не только ели черствую лепешку, но и могли бы запить ее чаем. Нас пригнала сюда не лихая напасть. Мы сознательно пришли сюда, чтобы переделать устаревшую жизнь! — и он, замолчав, посмотрел на задние ряды. Его голос вновь зазвучал над внимательно слушавшей толпой. — А зачем пришли вы? — уже угрожающе загремел он. — У вас нет ни капли воды, или ваш хлопок побледнел от засухи, или ваши дети плачут и не хотят есть черных ягод тутовника? Чего, скажите! Если вас пригнало сюда горе, тогда идите, идите! Берите в руки кетмень и копайте, добывайте себе воду, чтобы не голодали ваши дети! А может быть, вас прислал сюда имам обители? Успокойтесь! — продолжал он, поднимая свою волосатую руку. — Успокойтесь! Если вы пришли сюда, чтобы не дать мне, — и он ударил себя рукой по волосатой и мускулистой груди, — тысячам, миллионам трудящихся преградить путь к счастью, если вы пришли защищать обительских мироедов, вредить нашей народной власти, то… — и умолк, будто у него что-то стало поперек горла. Глаз его, казалось, вот-вот лопнет от напряжения. Он размахивал рукой, но голоса не было слышно. Это произвело сильное впечатление на сидевших вблизи, а стоявшие позади угрожающе закричали.

— Мы вас не подпустим к месту работы! — кричал тонким голосом один из рабочих, низенький, но широкоплечий бешарыкец. Кое-кто вскочил на ноги. Встал и Каримбаев. К нему вернулся голос.

— Не допустим! Мы не боимся даже умереть за великое народное дело. А обители будем давать для поливки воду в очередь. Мы не позволим обительским пташкам ежедневно купаться в свежей воде, а гостям Алимбаева наслаждаться красотой водопадов, когда у нас нет ни капли воды, когда бесплодно гуляет такая степь! Довольно!

Из толпы вышел Исенджан. Его всклокоченную бороду развевал предвечерний горный ветер. Слабо поблескивали его утомленные семидесятилетние глаза.

Тяжело было старику перекричать тысячную толпу. Но ведь когда-то его слушали, верили ему.

Он взмахнул рукой, поиграл своими бирюзовыми четками. Правоверные затихли. И он своим старческим, но еще сильным голосом заговорил:

— Я уже стар… Полвека я охранял Кзыл-су, сжился с ней и понимаю ее говор. Мне тоже тяжело было подумать о том, что перестанут шуметь ее роскошные водопады. Скорбел я и о нашем самом святом месте мазар Дыхана. Но поднимется ли моя рука на голодных детей, которые пришли сюда, в Голодную степь, искать для себя спасения? Я правоверный… Аллагу акбар!.. Два года тому назад я пришел на строительство, два года служу тут по воле бога и вот не знаю… где больше его прогневаю? Бисмилла!.. Ибо я убедился, что строительство в Голодной степи — это тоже воля аллаха! Я знаю, что в эту пятницу дадут первую воду в Голодную степь…

— А… А-а-а! Воду-у-у? — покатилось по взгорью.

— Мы обязаны быть там и первыми испить благословенной аллахом и добытой трудом людей воды! — закончил Исенджан.

Пытались говорить и ишаны, но их прерывал своим громовым голосом Каримбаев. Люди так кричали, что в общем шуме каждый слышал только себя. Солнце садилось за вершинами гор, и холодный туман стлался по ущельям. Из лагеря поднимались на взгорье рабочие строительства. Они кучками рассаживались среди белых чалм и долго-долго, уже при луне, говорили о голодных детях, о своих выжженных полях. Они рассказывали о том, как в долине Голодной степи вырастали новые кишлаки! Там строят хлопкоочистительные заводы! Ежедневно везут сюда тысячами пудов хлеб. Тракторами пашут веками гулявшие земли, чтобы оросить их уже этой весной… И честным людям становилось стыдно, а ишаны, поняв свое бессилие, только вздыхали да обещали ниспослать на головы неверных немилость аллаха.

— Аллагу акбар! — не сходило с уст ишанов.

— Аллагу акбар! — ядовито улыбаясь, соглашались и рабочие.

К утру взгорье, как поле брани, было покрыто скорчившимися телами спящих людей. А на разостланном чапане, воздев свои старческие руки к восходящему солнцу, молился Исенджан. Он молился и, может быть, проклинал эту давнюю привычку, не дававшую покоя ни днем, ни ночью его старому телу.

Один из обительских суфи выкрикнул первые слова азана, и промокшие от росы люди зашевелились.

— Ллоиллага иллалла!

Саид-Али в бараке-конторе участка дописывал приказы и телефонограммы о празднике пуска первой воды. Восклицание суфи напомнило ему о кознях, коварстве врагов.

XII