Роман межгорья

Вася Молокан в свое время действительно был бурлаком на Каспии. Но не таким невинным бурлаком, как он рекомендовал себя Мухтарову, — «от тони до тони», а каторжником. При желании и под настроение он мог многое рассказать о себе. Но даже в припадке откровенности он успел сказать тогда в комнате Саида лишь сжато немногое, словно отвечая на анкетные вопросы. По внешнему виду он казался пьянчужкой, пропившим свою одежду, и это, на первый взгляд, было вполне естественным, — ведь, работая на строительстве и в канцелярии Преображенского, он снискал себе репутацию горького пьяницы. Но на поверку ни один человек ни разу не видел его не только пьяным, а даже с рюмкой в руках. И все-таки говорили, что Молокан пил водку, вино, самогон, а если этого не было — переходил на денатурат, одеколон. Кое-кто уверял, что он пил и эфир, выпрашивая его в аптеках. И этому верили, верил и Мухтаров…

Обо всем этом припомнил Саид-Али во время беседы в комнате, когда Молокан очень лаконично и искренне рассказывал о себе, о своем прошлом. О том, чем он занимался теперь, сегодня, — не было речи. Саид по этим рассказам хорошо представлял себе его прошлое, как и понимал, что «пьянство» Молокана на строительстве — было плодом его изобретательности…

— Ну, что можно сейчас сказать, товарищ Мухтаров, о прошлом? — рассуждал тогда Вася Молокан. — За активную работу в бакинских революционных кружках и участие в забастовке, которой руководили большевики, царизм осудил меня на вечную каторгу… Каспийские острова были только этапом. При помощи бурлаков мне посчастливилось на бревне, оторвавшемся от плота, трое суток проболтавшись на волнах Каспия, пристать к персидскому берегу. Знание азербайджанского языка помогло мне скрыться там, а потом перебраться в Турцию и в Каир. Всякое бывало, товарищ Мухтаров, в эти годы тяжелой нелегальной жизни, и плохо, и… Как видите — уцелел, языки хорошо изучил, был газетчиком, неплохо знаю ислам, аллагу акбар… Правда — под судом был и там. Англичане в Суэцком канале осудили снова за «бунтарскую» деятельность среди рабочих и моряков. Мусульмане же помогли мне убежать в Афганистан. Года два до Октябрьской революции прожил там среди местных узбеков. Потом уже при Кемаль-паше удалось через Турцию вернуться на родину в качестве матроса… Вот вам и вся недолга, по всем графам, как говорится… — смеялся при этом Молокан, протягивая Саиду пиалу с чаем…

Саид-Али вспомнил об этом, когда сходил с трибуны под бурные аплодисменты приветствовавших его строителей Голодной степи и под шум гидростанции в голове канала. Вася Молокан на открытии гидростанции вел себя так солидно, что никому даже в голову не могла прийти мысль приглядеться к нему. Всем казалось вполне нормальным, что при таком уважаемом человеке, как председатель правительственной комиссии, должен быть такой же уважаемый, достойный своего положения мулла-дехканин, помощник. Ходил он медленно, больше стоял задумавшись, любуясь слаженной работой головы канала или слушая речи, произносимые на митинге. Его никто не узнал, кроме Саида, но и тот деликатно «не обращал» внимания на муллу-дехканина.

Вполне естественно, что помощник председателя правительственной комиссии должен что-то записывать. В совершенстве владея искусством стенографии, Вася Молокан слово в слово застенографировал узбекский текст речи Саида…

Вот так вел себя Вася Молокан!

Во время пуска гидростанции с ним разговаривал только Батулли, и то — при случае. Мухтаров его «не узнал», с Лодыженко он совсем не встречался и о происшествии с басмачами в голове канала записал со слов Храпкова.

Корреспонденция получилась большая, но интересная. Ее везли в том же поезде, в котором ехал Мухтаров в Ташкент, и на второй день после его приезда она была полностью опубликована на страницах «Восточной правды».

Еще в Голодной степи, а потом и в поезде, до самого Ташкента, Ходжа Алямов рассказывал Саиду историю Ташкентского сельмашстроя. Начальника строительства пришлось арестовать — он оказался бывшим соратником белогвардейского генерала Анненкова, окружал себя подозрительными элементами и сорвал строительство.

— На строительство назначили парторгом Харлампия Щапова, — будто между прочим сообщил Ходжа Алямов. При этом он сделал вид, что не заметил, как удивленно приподнялись густые брови Саида.

Мухтаров промолчал и больше ничем не проявил своего интереса к этому факту.

В тот же день, вечером, в Ташкентском тресте сельхозмашиностроения Саид еще раз встретился с Ходжой Алямовым. При нем вручили Мухтарову документы о назначении его начальником строительства комбината. Все это происходило так, будто с ним никогда и ничего не случалось.

Но сам он все хорошо помнил. И ночью, несколько раз переписав, составил свое искреннее заявление — апелляцию в ЦКК…