Роман межгорья

Она собиралась еще что-то сказать, лишь бы только не молчать. Но в комнату без стука вошел Вася Молокан. В этот раз он был одет, как работник прессы, довольно прилично. На нем были и лохматая зимняя кепка, и пальто из какого-то хорошего материала, и брюки в полоску. Все это, казалось, было результатом чьего-то стороннего и внимательного присмотра.

— Простите, можно мне? Ах, какой я невежа! Забыл постучать. Добрый вечер… Так я уже готов.

Молокан умолк, видя, как недружелюбно поглядел на него Батулли, очевидно недовольный такой его аккуратностью и болтливостью. Он смутился. Может быть, почувствовал что-то нехорошее в своей сегодняшней роли. Может, он в свои годы, по его же определению «не первой свежести», не мог терпеть такое поведение «патрона». Он собирался что-то ответить на молчаливый упрек Батулли, но Любовь Прохоровна обратилась к нему:

— По вашему произношению чувствуется, что вы украинец. Малороссийские песни, садок вишневый с майскими жуками… Сказочная романтика. Я однажды гостила у своей тетки на Киевщине.

— А наши сады, думаю, вполне заменят их, — ни к селу ни к городу заметил Батулли.

— О, конечно. Зеленая мята, журчание арыков — это настоящая восточная сказочная экзотика. Вещи совсем разные, но каждая из них очаровательна по-своему! Прошу извинить меня, я спешу к поезду… На дворе нахмурилось, будто вечереет.

На дворе действительно становилось темно, то ли оттого, что тучи заволокли небо, то ли потому, что наступал вечер.

Батулли наконец уселся на широкий диван с новой обивкой. Любовь Прохоровна, облокотившись на стол, стоя торопливо писала записку Мухтарову. Батулли любовался ее красивым профилем.

Свет из окна падал на ее лицо, на темно-зеленое шелковое платье, и казалось, что искусная рука художника окружала ее фигуру золотистым сиянием.

Молокан, отойдя от двери, стал пристально всматриваться в Любовь Прохоровну. Будто впервые в жизни он увидел такую изящную, стройную женщину и грусть в ее глазах, в позе… Вот-вот он начнет рассматривать ее на свету, как драгоценный мрамор.

Любовь Прохоровна написала записку, по-женски сложила ее уголок к уголку. Ее сжатые губы заметно дрожали, когда она молча передавала записку Мухсуму. Потом она взялась за пальто, как будто в комнате, кроме нее, никого не было.

Батулли бросился помочь ей надеть пальто. Он вырос точно из-под земли и своей поспешностью даже испугал задумавшуюся женщину. До этого он был занят мыслями о своих личных делах, о Саиде-Али, его речи, так сказать, символически заверстанной в газете рядом с его, Батулли, «вдохновенным» портретом. Что-то принесла все же эта ловкая комбинация! Не было бы ничего дурного, если бы его портрет мог воплотить душу Саида, встревоженную пережитым. Он внутренне мучится, терзается… Надо только уметь досолить или пересолить, а то и переперчить все прекрасное, к чему рвалась чуткая натура Саида. С его силой воли, с недюжинным умом и знаниями, он — художник, скрытый индивидуалист, как сказал бы Ницше. Надо помочь ему освободиться от обычных человеческих чувств. Батулли должен изменить его характер. Пусть жизнь наказывает Саида за прекрасное, Батулли тогда монопольно будет владеть Мухтаровым и, как больному в самые тяжелые минуты приступов, будет давать ему лекарства гомеопатическими дозами.

О, он добьется того, что Саид станет не только другом, но и его рабом. Он сделает его рабом своих привычек, своих представлений, своих стремлений. Чтобы цепи этого рабства своими звеньями наигрывали ему самую любимую мелодию, ради которой он, Батулли, бросил школу, друзей, свет… и стал трудиться.

— Спасибо. Вы остаетесь ждать инженера Мухтарова?

— Да… Собственно, я хотел было поговорить с ним об одном инженере. Есть вакантная должность. Нужен хороший инженер по санитарно-техническому надзору. Ваш муж, конечно бывший, прошу прощения, Любовь Прохоровна, тоже, наверное, мог бы мне помочь в этом деле.

— Не знаю. До свидания. Благодарю за ваше расположение ко мне. Постараюсь, чтобы вам не краснеть за меня — вашу протеже. Этой любезности со стороны почти незнакомого мне человека я не забуду.

— Что не забудете меня, уважаемая Любовь Прохоровна, это меня больше всего устраивает. Ведь я, с вашего позволения, собирался специально ехать на вокзал провожать вас.

— А как же с инженером для сантехники? — вполне искренне напомнила Храпкова, обращаясь к Батулли. Ее саквояж был уже в его руке.

— Спасибо. Вот так всегда бывает в этой до краев загруженной жизни. Торопишься, бежишь. Чуть было не забыл. Товарищ Молокан! Возьмите вещи мадам, сами отвезите ее на вокзал в моей пролетке и пришлите кучера обратно сюда. Мне действительно придется дождаться Мухтарова… Ну, желаю вам счастья, Любовь Прохоровна! При случае разрешите навестить вас, если не помешаю. В отношении должности — недоразумений не будет. Но, в любом случае — я всегда искренне готов служить вам.

XXII