Роман межгорья

— Да. Я, собственно, об этом и хотел сказать вам. Да вы не печальтесь. Любовь Прохоровна… принципиальная женщина.

— Я? — спросил Саид уже без улыбки.

Человек говорил с ним серьезно, хотя у него были все основания обходить его десятой дорогой… Однако это жизнь! Какой сложной бывает жизнь, если она приводит еще и к таким остро искренним разговорам.

— Спасибо вам, Евгений Викторович. Меня интересует…

— Девочка?

Саид не ответил. Он только внимательно посмотрел в глаза Храпкову, сильнее пожал ему руку.

— Она в хороших руках — в руках Марии. Вот я и подумал: может, захотите разыскать их? Да мы, надеюсь, еще поговорим об этом.

Храпков поклонился и сел на дрожки. Ему хотелось поскорее убежать после тяжелого разговора.

В первом часу ночи, перед самым отходом поезда, на вокзал приехал и Саид-Али, чтобы проводить Храпкова. Он привез коробку шоколадных конфет и просил передать их Лодыженко. О разговоре в конторе Саид даже словом не обмолвился.

— Пожалуйста, передайте. Ничего лучшего не успел купить, — промолвил он.

Евгений Викторович был тронут вниманием Мухтарова. Впервые с той поры, как началась эта ужасная одинокая жизнь, его провожают, и так тепло, по-дружески.

И провожает его Саид-Али Мухтаров!

— Какая досада, — спохватился Храпков и застыдился.

— Вы хотели бы преподнести такой подарок Таисии Трофимовне? — спросил Саид.

— Да! — почти трагическим тоном подтвердил Евгений Викторович. Зачем ему кривить душой перед Саидом, который хорошо знает о его отношении к фельдшерице.

— Так, пожалуйста, Евгений Викторович! Я об этом и позаботился. Я знал, что вы забудете. Поверьте мне, пожалуйста! Семен — взрослый мужчина. Ему — не нужно.

— Неужели? — по-детски обрадовался здоровяк Храпков. — Я… очень благодарен!

Прощаясь, он со всей искренностью благодарно жал руку Саиду. Поезд двинулся. Храпков, стоя на подножке, помахивал коробкой с шоколадом. Только теперь он заметил, что коробка трижды перевязана ярко-розовой лентой и украшена замысловатым бантом. Такие мужчинам не дарят.

XI

В Московском высшем техническом училище двадцатилетнего юношу Абдуллу-Али Мухтарова студенты знали как брата известного инженера, осуществлявшего строительство в Голодной степи. События на стройке развивались своим чередом, не касаясь этого студента, и он оставался в тени.

Саид-Али вызвал Абдуллу из кишлака к себе еще тогда, когда сам заканчивал последний курс Института инженеров транспорта в Ленинграде и наездами экстерном сдавал экзамены за гидротехнический факультет Высшего технического училища в Москве. Он устроил брата на рабфак, следил за его учением, ростом. Со временем Абдулла стал студентом Московского высшего технического училища, в которое он поступил тоже по совету и при помощи брата Саида-Али. Тогда же Саид и дал обещание «вывести в люди», воспитать Абдуллу. Профсоюзный, комсомольский и весь институтский коллектив называли младшего Мухтарова просто Абдуллой, его любили за то, что он был хороший товарищ, дисциплинированный и активный студент. У Абдуллы не было таких способностей, как у Саида, но он успешно переходил с курса на курс. Абдулла был молод, ему некуда было торопиться, и за ним порой числились курсовые хвосты, но он не сидел ночами, чтобы ликвидировать их. «Хвосты» спокойно «отсыхали» один за другим, давая место новым.

Пока была жива мать, старуха Адолят-хон, он чувствовал себя в какой-то степени связанным с родным кишлаком. К тому же мать из своих скудных средств дополняла его небольшую по тому времени стипендию. Саид, конечно, никогда не забывал брата, заботился о нем, интересовался его учебой до момента «отречения». К тому времени Абдулла законтрактовался на работу в трест машиностроения и стал «независимым» человеком.

Как комсомольского активиста еще три года тому назад его приняли в партию. У него не было ни одного ни партийного, ни комсомольского взыскания.

Но он был спокойным и уравновешенным студентом только в институте, где все было обусловлено соответствующими правилами и нормами и где все можно было продумать и предусмотреть. Когда же Абдулла из сообщений в газетах и писем узнал об исключении Саида из партии, он впервые в жизни растерялся.

Что в таких случаях делают братья исключенных из партии?

Посоветоваться с кем-либо — значит выдать свое бессилие, неспособность самому решить этот вопрос. Два дня он задумчиво ходил по коридорам института, едва замечая товарищей. А когда перед началом собрания ячейки секретарь, по-своему понимая печаль товарища и показывая, что он не безразлично относится к этому, сказал:

— Да брось ты, Абдулла, хандрить. Ходишь как неприкаянный… Брат — это одно, а жизнь у каждого из вас своя. Печалиться о его судьбе рановато, дело его еще не закончено.

Абдулла, не подумав, сказал ему в ответ:

— Я отрекаюсь от брата. У меня с ним нет ничего общего, родственного…

— А я тебе… советую посчитать до сорока, прежде чем принимать так стремительно решение. Подумаешь, какая принципиальность!