Роман межгорья

Проходят дни под ярким южным солнцем. На колхозных полях в Советской степи зашевелились люди. Теперь они выходят работать в поле раньше, чем это делали когда-то на своих старых участках, — проверяют арычки, готовятся к предпосевному поливу. Им, живущим в новых кишлаках, агрономы напомнили о времени выхода на работу и этим словно оскорбили их. Зачем агрономы говорят это им, старым дехканам, хлопководам? Ведь они столько веков прожили по дедовским обычаям, ходили к джаякам на окучивание, на полив, без агрономов, когда кому в голову взбредет. А когда выходили, то хотели раньше всех выбраться в поле и ощутить наслаждение, глядя, как спешит сосед, злясь на свой сон на свою лень.

Теперь все это внедряется в жизнь, как новый, освященный творческой радостью трудовой обычай, преследующий единственную цель — народное счастье!

Проходят дни, отмирают старые обычаи, а солнце Ферганы приветливо согревает обновленные земли.

Советская степь широка, как человеческая натура. На севере в весеннем тумане купаются вершины гор. По долинам катится туман, скрывающий широкие просторы. Только крыши хлопкоочистительных и маслобойных заводов вырисовываются в белесом море да черные полосы магистрального и участковых каналов. В весенних туманах купается Советская степь.

Исенджан шел вдоль Майли-сайского канала, сворачивал к колхозным арыкам, подходил к старым, во многих местах заиленным зимними дождями и снегом джаякам. Он — арык-аксакал. Его опять вернули на главный распределитель, ничего что помощником. Ему не все равно — заполнены или не заполнены эти джаяки водой, а может быть, уже и пересохли. Наступает время пахать землю. В старых кишлаках это было обычным делом. В обители, наверное, начиналось бы с благословения аллаха… Но здесь — уже все рассчитано, календарные сроки установлены. Пора уже, пора!

Где-то глубоко в груди шевелилось и чувство сожаления. Он, старый, изнуренный аксакал, всю свою жизнь отдал обители. Это прошлое — словно отрезанный ломоть… Вечные заботы, недовольство — все это было, было! Наконец он заслужил отдых — и ему стало жаль лет, отданных обители.

Дехкане начали копошиться в арычках. Кетмени разрезали воздух, и с каждым их ударом пересохшая земля превращалась в пыль.

— Ллоиллага иллалла! Салам алейкум, аталяр! — поздоровался Исенджан с дехканами и присел, опустив ноги в прошлогодний джаяк.

Все оставили работу и, радуясь случаю, заговорили. Здоровались со стариком, поглядывали туда, где плыл молочный туман над прекрасной Ферганской долиной.

— Есть приказ дать воду перед пахотой. Успеете ли вы прочистить джаяки к послезавтрашнему дню? Уч-каргальские уже подали заявку.

Старики молча, по-хозяйски вытряхивали из табачниц свой «насвай», бросали его за губу и быстро шамкали, будто беззубые, пережевывая его.

— Там комсомольцы подготовили джаяки. Ведь у них соревнуются, молодежь создает свои бригады.

— А у нас разве мало молодежи? Почему же наши не работают так? — выражал недовольство кто-то сбоку.

— А правда ли, что шахимарданцы возвращаются в кишлаки? К ним там… кто-то приходил, да и в Шахимар-дан-сае вода — как слеза, — нерешительно отозвался другой издали.

И все умолкли. Исенджан, поняв значение этих вопросов, менял тему разговора. Ему не нравилось, когда колхозники интересовались распространявшимися по степи слухами, к месту и не к месту упоминали о комсомольцах, а порой и выражали свое недовольство ими. Он говорил совсем об ином, новом, необходимом в их жизни.

— Аллагу акбар! У людей, живущих в чужих странах, совсем плохо. У нас — мы сами хозяева, а там… — Исенджан указал пальцем на юг, — там до сих пор властвует чужое королевство. Наши братья мусульмане… — И Исенджан начал обычную свою агитационную беседу. Сколько раз он уже повторял эти слова, в которые верил сам и которыми убеждал других, что они делают большое народное дело. Он даже пробовал к комсомольцам подходить. Уверенность и настойчивость!

Старый, наивный дед! Вернувшись от Штейна, он, на свою беду, попался на глаза Амиджану Нур-Батулли, по своей простоте доверился ему и стал агитировать за какую-то туманную «помощь» зарубежной бедноте. Чувствовал в этом какую-то натяжку, но отказаться уже не мог. Батулли — не Саид. Этот «турок» влезает тебе в душу, старается разжечь в ней какие-то странные влечения. Но этот огонь не может согреть Исенджана, а, напротив, только охлаждает его и доверившиеся ему человеческие души. Дехкане переехали жить в степь, отстраиваются, но переживают трудности в новом, необжитом хозяйстве. Разговоры об организации помощи бедноте, живущей в чужих странах, только путают их, сбивают с толку.

Чего от них добивается эта удивительная «комиссия помощи», роль которой неожиданно взял на себя старый арык-аксакал, всеми уважаемый Исенджан?

— …все пройдет, аталяр. А помогая зарубежной бедноте, помогаем себе, аллагу акбар. Сегодня мы им, а завтра они нам. Кто что может: одежду, деньги, продукты, а то и простое доброе слово сказать. Надо, чтобы мы, мусульмане, были едины, сильны.