Роман межгорья

— Конечно, в кубометрах. Тегирман — очень маленькая мера для такого гиганта, — спокойно ответил Саид, не отрывая глаз от водной стихии.

— Более пятисот кубометров в секунду, Саид-ака!

— Более пятисот! И все это течет дальше, без всякой пользы?

— Да. Дальше к… соседнему государству… — в тон Саиду ответил Юсуп Алиев.

Только теперь Саид резко повернулся к аксакалу, смерил его взглядом, точно проверяя: неужели эти слова произнес тот самый аксакал, который семенящей походкой следовал за ним между дувалами.

Ничего не сказав, Саид снова повернулся к водопаду, потом пошел дальше по утоптанной широкой тропинке вверх по реке. «Дальше к… соседнему государству!» Получается, что дехкане хорошо понимают и, наверное, знают настоящую цену этому факту! Пятьсот кубометров в секунду белого угля потоком устремляется прочь из нашей страны в карманы капиталистических концессий…

Молча взобрались они на самую вершину холма, по которому бурная Кзыл-су гибко извивалась, зажатая в тесном ложе, чтобы затем вырваться и упасть в широкий, пенящийся пруд.

— …Более пятисот кубометров в секунду… А бывает и больше?

— Бывает, но это силевые воды. Пятьсот — это естественная мощность Кзыл-су, — ответил Юсуп Алиев, точно ученик на уроке.

— А меньше, бывает меньше? Какие месяцы в году для Кзыл-су самые мелководные? И как тогда ведут себя «соседи»?

Юсуп засмеялся.

— Бывают годы, когда в летние месяцы через заур проходит всего около двухсот кубометров воды, но и те приходится использовать для обительских полей… Ну, тогда молятся… Имею в виду соседних мусульман…

— Молятся? И помогает?.. Вижу, вы хорошо разбираетесь в водных богатствах края… Это достойно настоящего арык-аксакала! Сердечно вам благодарен…

Крепко пожав друг другу руки, они разошлись. Пошел, собственно, Саид-Али, пробираясь дальше по скалистому берегу Кзыл-су. А Юсуп остался, охваченный сомнениями и взбудораженный своим же ответом о «соседних мусульманах». Его волновал вопрос: «Зачем Саиду-Али, этому блудному сыну старухи Адолят-хон, надо знать о количестве воды Кзыл-су, зачем понадобилась ему эта вода, бесполезно вытекающая к соседям?» Так, раздумывая, и стоял он до тех пор, пока не потерял из виду среди скал и кустов мужественную фигуру своего недавнего странного собеседника.

Потом Юсуп отошел в сторону от тропинки и присел на большом камне. К нему поднялось несколько молодых дехкан: и в чалмах и с обнаженными головами. Они молча уселись вокруг, — очевидно, их терзали те же сомнения.

Он лишь взглянул на сидящих да на тех, что еще, запыхавшись, взбирались по склону, и поднялся с камня.

— Пошли в чайхану! Это наш, чадакский. Давно не рыл человек на родине, вот и любуется, как и всякий правоверный, достопримечательными местами нашего края. Аллагу акбар[1], пошли!..

Только перед вечером возвратился Саид-Али, весь забрызганный грязью, но довольный и пышущий здоровьем. Он прошел, не проронив ни слова, не посмотрев на опустевшие чайханы, и исчез среди извилистых дувалов.

На станцию Уч-Каргал он добрался почти глубокой ночью и взял в кассе билет до Намаджана.

Но, когда он садился в вагон, его уже провожали десятки любопытных глаз: широко распространилась весть о том, что сын покойного чадакского мираб-баши посетил обитель мазар Дыхана и весь день бродил по скалистым берегам Кзыл-су…

V

Каждый вечер Саид-Али Мухтаров ходил в парк на островок, надеясь встретить там снова эту странную пару — тучного, мешковатого мужчину и его стройную молодую жену… Не желая признаваться в своей заинтересованности, он убеждал себя: «Надо же развлечься хотя бы вечером! Весь день просидел в гостинице, обрабатывая материалы, добытые во время поездки по Кзыл-су. Снова обошел все учреждения и где надо было поругался в меру… Сам бог велел зайти на островок выпить бутылку холодного пива…»

Большой круг нар, разноцветные бумажные фонарики, озарявшие веселые лица, мигая, затухая и снова вспыхивая… Словно всегда, вечно длилась эта нехитрая жизнь чайханы с аппетитным кок-чаем, певцами, перепелиными боями. Но как все это было далеко от него, от тревожного и страстного волнения, так неожиданно и властно овладевшего им.

Ко всем заботам жизни, к большим стремлениям и обязанностям настойчиво и неожиданно присоединилась «Суламифь»…

Дела держали Саида-Али в Намаджане, и на ночь он теперь уже не уезжал в Чадак. Еще неясное чувство где-то глубоко-глубоко шевелилось в его сердце, но он старался к нему не прислушиваться; говорил себе, что в Чадаке его ждет группа, ожидает мать и ничто и никто его здесь не задержит ни единой минуты, как только он закончит дела…

А дела, точно нити из клубка, все разматывались ежедневно, привязывая Саида-Али к Намаджану. Ежедневно он давал себе слово: «Это последний день». Но вот секретаря горпарткома он снова не застал, председатель горисполкома откладывает разговор с ним до возвращения из областного центра заведующего коммунальным хозяйством. И Саид ходил в парк теперь даже и днем…

От Лодыженко из Чадака прибыла телеграмма. Она встревожила Саида.