Роман межгорья

— Саид-ака! Саламат, аманмы? — промолвил старый дехканин и весь в слезах припал к рукам Саида.

Саид был рад встрече со своим старым другом Файзулой, которого он давно не видал, и вместе — разочарован тем, что не мать пришла к нему. Пока Файзула здоровался, Саид стоял неподвижно.

— Алейкум эссалам, ата! — сказал вдруг Файзула.

В беспокойном взгляде старика Саид почуял беду. Он насторожился и выжидающе посмотрел в заплаканные глаза старика.

Файзула, вытащив из-за пояса платок, наскоро вытер глаза и спросил:

— Матушка Адолят-хон была у тебя?

Саид с недоумением поглядел на Файзулу.

— Мать?

— Я так и знал, она не дошла…

— Что с ней? Файзула, что с мамой? — допрашивал Саид Файзулу, притянув его за руку к себе и глядя ему прямо в глаза.

— Восьмой день пошел, как она поплелась к тебе из Чадака… Не вернулась.

— Не вернулась?

— Нет, Саид-ака… — ответил Файзула, опустив голову и тяжко вздохнув. — Видели ее в Намаджане, возле допра, говорят, просидела весь день. Свидания с тобой не добивалась. Говорят, какой-то аксакал несколько раз с ней разговаривал, сердился на нее, уговаривал. А потом… В горах нашли…

— Ну, говори же, ака!

— Еще в Чадаке ишаны узнали правду о Този-хон. Они требовали, чтобы она отказалась от сына и прокляла тебя, принеся покаяние…

— Мать отказалась?

— Да, Саид-ака, отказалась. И… умерла. Ей нанесли удар камнем по голове и ножом в спину…

«Так убили молодого муллу Гасанбая, Хамзу в Шахимардане, так и меня, и Синявина хотели…» — подумал Саид.

К Саиду и Файзуле подошли Синявин и следователь.

Следователь держал в руках какую-то бумагу и просил Саида тут же ее подписать. Саид обвел глазами комнату, поглядел на смущенного Синявина, потом на плачущего Файзулу, машинально вытер рукой катившиеся по его лицу слезы и той же рукой взял у следователя бумагу.

— Товарищ следователь, мою мать убили.

— Что, убили? Какой ужас! Варварство… О, простите, осторожнее, вы испортите документ. Пожалуйста, подпишите его.

Саид машинально расписался на указанном месте, но тут же силы ему изменили, и он упал на длинную, стоявшую вдоль всей стены скамью. Из груди вырвался стон, а блестевшие глаза глядели на Синявина.

— Вот видите, инженер, убили мою мать… Таким же камнем по голове, как Хамзу, как и вас… А Гасанбая помните? Значит, вот так подкрадываются и ко мне. Осиротили меня… Но не удастся им убить… Мой путь — путь народа…

В комнате все стихло. Горе Саида, будто огромная тяжесть, сковало чувство, волю. Слова его, хотя и казались самыми обычными, прозвучали как страшное проклятие.

Убили его старую мать!

XV

В тот же день вечером Саид-Али с глубоким волнением впервые входил в зал судебного заседания. Последние события и душевные переживания измучили его, как тяжелая и продолжительная болезнь. Виски посеребрились, увеличился лоб. Но волосы хотя и поредели, но еще вились, глаза горели таким же, как прежде, мужественным огнем.

На следующем заседании суда он был уже более уравновешенным и спокойным. За час до начала заседания Саид сбрил бороду, в которой уже кое-где пробивалась седина. Он надел свой лучший костюм и, словно обновленный, вошел в зал заседания.

В зале среди слушателей постоянно находилась Любовь Прохоровна. Заранее, еще до того как появлялись судьи, она входила в зал и усаживалась на своем месте. Ее заплаканные, красные глаза горели болезненным блеском, а белизна чрезмерного слоя пудры оттеняла густые, прямые брови.

То ли равнодушие, то ли бессилие наложило свой отпечаток на ее застывшее лицо с чуть заметными морщинками. Она напрягала всю свою волю, чтобы не сбиться с намеченного ею пути.

Что победит — сердце или рассудок, обманутый предрассудками родителей?

Да, она полюбила этого человека. Вначале ей казалось, что это мимолетное влечение, порыв молодой страсти, которая увянет, как распустившийся цветок под лучами полуденного солнца. Но нет, любовь не угасла, а превратилась в яркий костер, который вот-вот сожжет и ее…

И разве имеют право люди терзать, ненавидеть ее за это? Она же мать… Не как бездельница, удовлетворявшая свою распутную страсть, а как женщина, она сознательно стремилась к кипучей жизни, болью своего естества искупала выдуманные грехи!.. И все же она стала не убийцей, а матерью, и точно святыню оберегала это звание. Что же в этом преступного и почему она должна так страдать? Она скрывала свои чувства, убеждала мужа в своей супружеской верности, а теперь клубок, так удачно намотанный, узлом завязанный, вот-вот… развяжется, разовьется. Ее поступки обнажатся перед карающими взорами людей, а материнство будет посрамлено.

С душевным трепетом прислушивалась она к вопросам, которые задавал судья безмолвному Саиду, и каждый раз облегченно вздыхала, когда слышала его мужественный и спокойный ответ:

— На этот и подобные вопросы, касающиеся так называемого моего проступка, я отвечать не буду.

Звучали эти слова в тишине зала, а вместе с ними вырывался глубокий вздох из сотен грудей. О ее любви никто не узнает!