Роман межгорья

В последний день процесса, после обеденного перерыва, Любовь Прохоровна пришла в зал судебного заседания с дочерью и уселась на своем постоянном месте. Девочка, не привычная к такой тишине, расспрашивала мать то о судьях, то о соседях или требовала, чтобы ее увели домой. Мать как могла успокаивала дочку, а во время речи прокурора кусала себе губы, порой вскакивала с места. Евгений Викторович усаживал ее или шепотом выражал свое недовольство ее поведением.

Прокурор собирался произнести большую речь, но у него не было достаточных материалов, чтобы обстоятельнее изложить существо дела. И в «назидание потомству» или просто хвастаясь своей эрудицией, он сделал развернутый экскурс в прошлое, в страшную историю воровства детей различными кочевыми племенами. История не поскупилась собрать огромное количество фактов из прошлой жизни цыган, арабов, турок, со времен работорговли. Постепенно прокурор перешел к так называемому «умыканию», особенно упрекая в этом народы Востока.

— Избавлены ли от этих обычаев узбеки? — спрашивал прокурор и, не ответив на этот вопрос, просто продолжал информировать о том, что в новую, советскую эпоху такие случаи «умыкания» взрослых девушек караются законом по статье соответствующего кодекса… А что может сказать он в данном случае, зная лишь о самом факте преднамеренного похищения ребенка человеком, внешне, казалось бы, культурным, но не пожелавшим ни единым словом помочь суду разгадать подоплеку этого темного и такого мерзкого поступка? Но факт неоспоримый…

Когда прокурор произносил слова «внешне, казалось бы, культурным…», Саид вскочил, чтобы возразить ему, и его бледное, усталое лицо покраснело, даже побагровело. Но какая-то внутренняя сила, еще сохранившаяся в нем, сдержала этот порыв.

— Требую для примера и острастки другим наложить на обвиняемого суровое пролетарское наказание…

Где-то заохали сердобольные женщины и умолкли. Но напряжение в зале после этого увеличилось. Даже успокоилась зачарованная тишиной Тамара.

— Слово предоставляется защитнику, товарищу…

— Товарищ председатель, не надо! Я защиты не требую, — прервал судью подсудимый Саид-Али Мухтаров.

Сидевшие в зале ахнули, пораженные требованием Саида, казалось, что стон разнесся по залу.

— Разрешите! — нервно перебил Саида председатель суда, нарушая порядок судебного заседания. — Тогда вы сами должны защищать себя. Вы ставите советский суд в какое-то безвыходное положение, вводите его в заблуждение, по какой-то прихоти не хотите рассказать о своем проступке. Но я предупреждаю вас: вам не удастся уйти от ответственности! Бросить тень вы можете только на себя, но не на трудящихся Советского Узбекистана. Суд сумеет разобраться в вашем деле и найти необходимую классовую истину, чтобы дать соответствующий отпор вражеской клевете, направленной против большевиков и власти трудящихся.

Саид снова вскочил с места и быстрым растерянным взглядом окинул зал.

— Да, да — вы хотите всю нацию покрыть позором, — продолжал дальше судья. — Потому что суд, как и общественность, не располагает никакими мотивами, объясняющими ваш дикий поступок. Суд в последний раз обращается к вам, как к сознательному человеку. Суд не разделяет мнения прокурора о «вашей показной культуре». Суд считает вас культурным человеком, представителем многомиллионной нации, а ваш загадочный поступок порочит трудящихся людей Узбекистана. Ведь преступление ваше не является преступлением отсталого, некультурного человека. Я еще раз обращаюсь к вашему сознанию: помогите суду наказать вас за настоящие проступки и рассеять ужасную выдумку, позорящую народ!

В царившей тишине лишь где-то в уголке жужжала муха, запутавшаяся в паутине, да слышно было дыхание Любови Прохоровны. Она смотрела на Саида со страхом и надеждой.

Саид поднимался со скамьи, впервые не скрывая своей горечи. Он повернулся к сотням людей, сидевшим в зале, посмотрел на них просительным взглядом, будто умолял помочь. «Это вы — общественность, — говорили его глаза. — Способны ли вы осудить меня за то, что я не в силах принести боль человеку, которого до сих пор люблю? Я расскажу вам обо всем», — говорили его глаза…

Глаза двоих, как по уговору, встретились и остановились. Ее напряженные, большие синие глаза точно спрашивали: «Неужели скажет? А как тогда быть мне… куда спрятаться от стыда? Боже мой. какие муки надо терпеть только за то, что я родила вне… «закона». Будь проклят тот день, что забросил меня сюда на мучения и страдания!»

— Мамочка, смотри! Вот он! Это он, он со мной играл? Мамуся! — лепетала Тамара и маленьким пальчиком показывала па Саида, а своими черными глазенками смотрела в глаза отца, такие же жгучие, как и у нее, и такие страдающие и властные.

— Ох!.. Ох!.. — едва слышно прошептали губы обессиленной матери. Последние силы, точно сработанная пружина в часах, еле поддерживали ее.

Саид переборол себя, оторвал взгляд от дочери и от ее матери.

Какое-то мгновение в душе Саида происходила большая внутренняя борьба, и, когда председатель суда стал опять подниматься из-за стола, он вздрогнул и заговорил: