Роман межгорья

Конечно, нужно заехать в Чадак! Чтобы искупаться в реке так, как мать, родив тебя, омывала в купели.

Мать! Сестра… брат. С кем ты посоветуешься в Чадаке? Утопающий в зелени, с узенькими уличками кишлак, с чинарами, с дувалами, с балаханами. Разве что с чадакским водопадом…

И что за глупые мысли одолевают его.

Непременно надо уснуть, хотя бы на часок! «Протестовать, возражать…» Он возражал сам себе, своим назойливым мыслям, дурному настроению, всему тому, что мешает ему теперь снова почувствовать под ногами твердую почву.

«Чужая жена!» Чья же она теперь?..

А впрочем… В Чадак!

«А впрочем… А впрочем…» — мерещилось ему в полусне. То зашумит, то забурлит чадакская река, и покажется в ее прозрачно-чистом потоке молодая девушка… То вспоминаются многолетние хлопоты и работа на строительстве в Голодной степи.

Вдруг перед ним возник прекрасный портрет «узбечки-европеянки» с поднятой чиммат… А потом вместо него такое милое детское личико со слезами на глазах.

«Мамочка, это он…»

К дому подъехал арбакеш.

— Саид-ака! — крикнул он только раз, и друзья сразу проснулись. Едва брезжил рассвет, на востоке становилось светлее.

— Фу ты, черт, так рано принесло его, — выругался Лодыженко, но поднялся. — Ну, хорошо, у тебя в Чадаке, Саид, досплю. Поехали!..

IV

Семен Лодыженко, спавший под густым роскошным карагачем, проснулся и насилу сообразил, где он. Случается же такое с человеком! Чувствуя себя совершенно здоровым, он просыпается с таким ощущением, будто его подменили во сне: непонятно, где и как долго находится здесь. Даже собственное имя иногда вылетает из головы.

— Ч-черт!

В стороне шумел Чадак, по мелким камешкам, которыми покрыто дно, выбираясь на простор. Этот шум возвращал Семена к реальности.

— Чего вы бранитесь? — спросил его Эльясберг, тоже недавно проснувшийся. Лодыженко поднялся и удивленно посмотрел вокруг. Ему было стыдно рассказывать Эльясбергу о своих душевных переживаниях.

— Что за чудеса творятся в этом раю Магомета? А вы каким образом оказались тут? Прямо как в сказке: ложился спать один, а проснулся вдвоем. Да еще кто — Эльясберг! Вы же в Москву собирались — обжаловать ваше увольнение со строительства в Голодной степи. И вдруг — в Чадаке… Ничего не понимаю.

— Это вам спросонья так кажется, товарищ Лодыженко. Вы даже ответили на мое приветствие.

— Не помню. Откуда вы?

— Вообще — из Ташкента, а сейчас из Намаджана. Там я встретил старика Синявина и узнал от него, что Мухтаров собирается выезжать в Чадак. А он мне нужен до зарезу.

— Хотите попросить у него квалификационную характеристику? Не даст, и не просите.

Эльясберг в ответ на это по-юношески искренне и весело захохотал.

— Не понимаю, товарищ Эльясберг, что вас так рассмешило, — произнес Лодыженко.

— Аппаратчик… Сразу видно — аппаратчиком вы стали, товарищ Лодыженко. Откуда вы вдруг взяли, что мне нужны ваши характеристики? Разве я не имею права просто заехать к инженеру, навестить человека?

Лодыженко усмехнулся, любуясь тем, как бурно выражает свои чувства молодой инженер. Он пожал плечами и примирительно ответил:

— Конечно, работали вместе на одном строительстве (хотел было сказать: в одно время прогнали обоих… но воздержался). — Он сейчас так одинок… Ну, знаете, и спалось же!

— Спалось в самом деле по-рабочему, — ответил, успокоившись, Эльясберг.

Они оба сидели, опершись спинами о карагач, и наблюдали за журчащими ручейками воды меж камней. Саид, как хозяин, уже не спал, хотя и говорил, что дневной сон на балахане ему особенно по душе. Все время он ходил со стариком Файзулой по винограднику, выслушивал его рассказы, наблюдения, догадки. Старый Файзула немногое может рассказать такому умному ходже, как Саид. Он знает лишь, что к его матери Адолят-хон часто захаживали старые ишаны и она вынуждена была сказать им правду о Този-хон. Они прокляли ее, наложили на нее покаяние, требовали, чтобы она отказалась от сына и прокляла его. А она пошла в Намаджан просить у этой… жены врача, чтобы она спасла Саида от позора. Юсуп-Ахмат Алиев часто приходит в Чадак и днями просиживает на своем бывшем подворье, оплакивая смерть единственной дочери. В Кзыл-Юрте ему тогда не повезло.

Саид, заметив, что оба гостя уже сидят под карагачем, прекратил беседу с Файзулою и попросил его позаботиться о завтраке и чае.

— Ну, как спалось в Чадаке? — приветливо спросил Саид, пытаясь стряхнуть с себя тоску, навеянную грустным разговором с Файзулой. — О, чадакский сон…

— А вы говорите, как поэт. Гм… чадакский сон, — улыбнулся Эльясберг. — Спалось по-рабочему.

— Тоже сказано неплохо.

Саид уселся на ковре возле гостей. На нем был праздничный узбекский наряд. Легкий летний шелковый чапан красного цвета щегольски охватывал его фигуру. Курчавые поседевшие волосы были еще влажны после купанья.

— Скажу, товарищ Мухтаров, что в Чадаке есть чем гордиться вам, а нам восхищаться. Будто бы и ничего архинового, но чувствуешь какое-то, так сказать, очарование естественной красотой.

Эльясберг умолк, подбирая слова. Он посмотрел на своего соседа, едва заметно улыбнулся и добавил: