Роман межгорья

«Хотя бы разделся…» — подумал Саид, садясь на постель рядом с Семеном, но не разбудил, пожалев его, ощущая новый прилив теплых, волнующих чувств к другу.

Семен Лодыженко специально приехал к «опозоренному» Саиду-Али Мухтарову в Намаджан, чтобы забрать его и отправиться вместе с ним в Голодную степь. Он передал все свои наличные деньги Саиду, чтобы тот расплатился с кредиторами.

— Как тебе не стыдно! Неужели так тяжело было позвонить мне по поводу этих мелочей? А еще другом называется! Об этом действительно надо было записать в постановлении… — упрекал его Лодыженко.

Саиду не хотелось спать. Он несколько раз вставал с постели и подходил к открытому окну. Снова и снова продумывал и заново переживал все события дня. Молокан с газетой. Его трогательные попытки развлечь Саида воспоминаниями о газете «Копейка» с Антоном Кречетом. Небритый, с бородой, как у мусульманина, в поношенной одежде, а какой человек!..

А Синявин. Александр Данилович Синявин! С каким вдохновением он аккомпанировал Саиду, когда тот играл прелюдию Чайковского. Какой это кристальной честности человек, как он горит на работе! «Поехали в Ташкент!» — заботится о нем старик. Беспокоится!

Нет, сегодняшний день будто нарочно так насыщен событиями, что ощущаешь их каждым своим нервом, всем своим существом. Да, жизнь — это сложный процесс существования, и так тесно сплетены в ней горести и радости…

Стоя у окна, вспомнил Саид и о своем разговоре с Лодыженко в сумерках, когда они после дневного отдыха на островке зашли к нему в комнату. Лодыженко был в хорошем настроении, он весь день шутил, рассказывал Саиду о степи, о людях, там работающих.

— Немедленно пиши апелляцию в ЦКК, действуй! — советовал он Саиду во время домашнего, традиционного в Узбекистане чая.

— Не беспокойся, Семен, напишу. Я уже решил. Я буду протестовать против…

— Будешь протестовать? Против чего? — перебил его Лодыженко. Он поставил пиалу, и в комнате воцарилась тишина. Тишина перед грозой. — Не протестовать, а признать! Ты, товарищ Мухтаров, должен глубоко осознать… и признать свои ошибки. Против партии будешь выступать, что ли?

— Что ты говоришь, Семен? Не против партии, брось, пожалуйста. Но ведь я, как член партии, дискредитирован. В чем я должен признаваться еще, что осознавать? В том, что я полюбил красивую честную женщину?

— Чужую жену, я уже говорил тебе об этом не раз. Полюбил за ее красоту, за голубые глаза. А ее внутренним содержанием не интересовался.

— Она чудесная женщина, прекрасной души человек. Она стала матерью. И вполне сознательно шла на это! Не трогай ее, Семен.

Лодыженко неодобрительно покачал головой.

— А подумал ли ты, влюбленный, еще об одном человеке? Думал ли ты о том, что своим эгоистическим увлечением оскорбляешь другого, разрушаешь его семью? Думал ты об этом?

— Я любил ее и сейчас люблю. Это было не юношеское увлечение и не дешевый флирт.

— Вот в это время ты и забыл, что являешься коммунистом, большевиком. Любил… Врач, наверное, тоже любил. Полюбил, женился и считал себя счастливым. А сейчас что с ним сделали: оскорбили человека, разбили жизнь. Ты знал о том, что он происходит из волжских купцов? Человек порвал со своим прошлым, поддерживал нас, искренне поддерживал. Он пришел к нам, работал. А теперь? Травмирован, теряет веру в себя. Об этом надо было коммунисту подумать раньше. Красивых женщин у нас есть немало… А теперь хочешь протестовать против партийной морали, которая предостерегает коммуниста от ошибок… Нет, тебе надо было давно сделать встряску, чтобы слетел с тебя откуда-то взявшийся чуждый большевику эгоизм в быту…

Нелегко Саиду вспоминать этот неприятный разговор.

И все-таки — он друг. Он и ругает по-своему: прямолинейно, без всякого снисхождения. Так бранят матери любимых сыновей и дочерей. «Он увозит меня в Голодную степь, говорит, работать будешь, нечего баклуши бить. Самое удивительное то, что я с ним согласен, покоряюсь ему. Чувствуешь убедительность его грубоватых, но неотразимых аргументов».

С трудом уговорил Саид Семена заехать в Чадак.

Работать, конечно, нужно. В Голодной степи? Но ему хотелось и в Чадак заехать. Будто тяжелую ношу взвалило на него решение обкома. Ему было тяжело даже подняться с ковра, пройтись по комнате. Какой же теперь он работник?

«Глубоко осознать и признать!..»

Хорошо. Наверное, в этом Лодыженко прав… Осознать и признать. Это самобичевание?

Но что же делать дальше? Факт налицо, ребенок родился! Хорошо, я честно и искренне признаю свою вину, потому что Семен в этом отношении абсолютно прав. Храпкова это глубоко ранило, оскорбило. А он лучший в области хирург, общественный активист…

Теперь я тоже должен переломить себя, признать свои ошибки. А ребенок? А будущее матери? Какую психологическую борьбу пережила она, прежде ч$м благородно выполнить высокое призвание женщины — стать матерью! И снова переживает! А какие еще неожиданности и испытания ждут ее впереди? «Ты коммунист!» Да. И теперь считаю себя коммунистом!.. Так как же ты, коммунист, будешь действовать дальше?