Роман межгорья

Молокан уже садился на коврик так, как умеют садиться возле чайника и пиалы прирожденные обительские прислужники, — старательно подобрав под себя обе ноги. В старой, заношенной рубахе, с типичной для каспийских бурлаков внешностью и с подчеркнуто исламистскими привычками… Поразительная способность перевоплощаться!

Молокан молча налил в пиалу Саида остывшего чая, очень ловко стукнул ногтем по ней, любезно протянул Мухтарову.

— За разговором забыли об обычном гостеприимстве.

Саид тоже уселся на коврике против гостя, взял из его рук пиалу и налил ему чая.

— Когда вы так неожиданно заглянули ко мне, я стоял возле скрипки. Мне хотелось решить один незначительный вопрос…

— Мещанство? Юрында… — было понятно, что слово «юрында» вырвалось у него по привычке маскироваться, и Саид улыбнулся. — Я говорю так потому, товарищ Мухтаров, что не это сейчас главное. Не обращайте внимания на личные оскорбления.

— Тяжело. Решение бюро обкома партии для меня не «юрында», как вы выражаетесь. Вам, беспартийному…

Но Молокан так посмотрел на Саида, что тот замолчал, не закончив свою мысль.

— Я не об этом, товарищ Мухтаров. Говорю вам, что ерунда все эти обвинения вас в мещанстве. Щапов, может, придерживается иного мнения, но ведь он еще — не партия.

— Щапов — секретарь обкома…

— Но есть еще и Центральный Комитет партии! Я вас понимаю, товарищ Мухтаров: как-то странно мир устроен. Глотай аршин и ходи… И это тогда, когда в стране еще имеются элементы, которые стараются использовать темноту народа, общекультурную отсталость… Пейте чаек, Саид-Али, да вот газетку просмотрите. Не читали еще? Только что с аэроплана, свеженькая, прямо из первых рук.

Он развернул смятую газету и подал ее Саиду.

— Нет, я еще не выходил из дому, — промолвил равнодушно Саид, беря из рук гостя газету.

В его голове все еще бушевали совсем иные мысли, вызванные появлением этого странного, а как сегодня выяснилось, и вовсе удивительного человека, владеющего восточными языками. И ни единая душа не узнала об этом за те годы, что он работал на строительстве…

Саид развернул газету. Она вдруг выпала у него из рук. Саид, не в состоянии овладеть собой, вскочил на ноги. В его глазах замелькали грозные огоньки. Казалось, он сейчас схватит этого человека и заставит выдать все свои тайны, а потом вышвырнет прочь.

Откуда он пришел? Что ему нужно?

В ответ на эти немые, вспыхнувшие в глазах Саида вопросы Молокан поднял голову и, глядя на него своими умоляющими голубыми глазами, шепотом сказал:

— Самое важное в жизни — не терять самообладания. Пускай уже лучше Щапов проглотит аршин, если он ему по душе, а Мухтарову суждено совсем иное…

И снова Саид-Али опустился на коврик. Он уже не слушал Молокана.

Какой же он пень, простофиля! Со дня на день надо было ждать такого. Об этих событиях должны были узнать и за пределами Узбекистана. Но что нужно Васе Молокану? Почему он так беспокойно смотрит на упавшего духом Мухтарова и дрожащими руками подает ему пиалу чая? Жалеет, сочувствует?

«Отрекаюсь от брата!

Я, член ВЛКСМ, студент московского вуза, Абдулла Мухтаров, заявляю этим, что навсегда разрываю свои родственные и всякие другие узы с бывшим своим братом инженером Саидом-Али Мухтаровым и выбрасываю его прочь из своей головы. Инженер Мухтаров, имея в кармане партийный билет, опозорил его своими аморально-бытовыми поступками, погряз в мещанстве и в обывательщине. Я сожалею, что именно такой человек стремился меня «вывести в люди, сделать коммунистом…» Я рад, что имею мужество отречься от такого воспитателя-мещанина! Не брат он мне и не воспитатель… Меня воспитывают партия и комсомол!

Абдулла Мухтаров»

Медленно прочитал Саид это заявление. На мгновение перед ним как на экране промелькнула вся его трудная и тяжелая жизнь. Потом поднялся. В комнате было пусто, вещи собраны, упакованы. А ему стало тесно; несмотря на то что уже была осень и окна растворены, ему было душно от внутреннего жара. Ему хотелось молчать, а из груди рвался крик: «Не брат, не воспитатель!..» Была разорвана еще одна, последняя нить. Ты исключен из партии и должен отказаться от того, чему посвятил жизнь… «Отрыв, классово-подозрительные враждебные элементы, разложение». Потерял мать. Опять-таки это дело рук классово-враждебных элементов. Он должен был оставить работу, уйти со строительства, на котором испытал много страданий и горя, но которому отдал всего себя. Он утратил друзей, его имя опозорили, лишили чести… А тут еще и брат отрекся.

Кто же остался у него, кому и для чего он нужен такой? Сколько лет он уже прожил, учился, а вот в критическую минуту не знает, что делать, как вести себя.

Самоубийство?

Это мещанство, слабодушие или проявление силы воли? «Нельзя терять самообладания…»

Что ты докажешь самоубийством? Скажут, туда тебе и дорога. Да и то — если вспомнят. Могут и не вспомнить.

— Да-а, не терять самообладания, — вслух закончил Саид свои тяжелые размышления.

— Абсолютно точно, Саид-Али! А все остальное — аллагу акбар… — промолвил Молокан и засмеялся.

— Перестаньте, Молокан, что вы за человек?!