Роман межгорья

Пока Любовь Прохоровна находилась в больнице, он успокоился было и даже стал забывать о случившемся. Намаджан, в котором произошли драматические события, был далеко. Новые знакомые очень хорошо относились к нему, с их стороны не было ни единого намека.

Иногда он вспоминал Таисию Трофимовну. Краснел и оглядывался вокруг, не подслушал ли кто его мысли.

Орден носил он под одеждой или же и вовсе оставлял дома. Кто-то за бокалом пива сболтнул, что этот знак героизма заработал не он, а его жена своей довольно-таки самоотверженной работой. И он рассуждал:

«Кому же другому? Саид-Али влип в скверную историю. Преображенский… Так ему бы не дали — он сидел бы вместе со своими сторонниками. Остается один Синявин. Но Синявин… Слишком уж искренний, прямой в отношениях с начальниками человек…» После таких рас-суждений на душе у Храпкова становилось легче: из администрации, кроме него, Храпкова, некого было награждать. Мациевский, Каримбаев, а тем более Лодыженко в счет не идут. А если разбираться, только он, Храпков, довел строительство до пуска воды. Мухтаров запутался, в допровскую больницу попал, а, кроме заместителя председателя строительного совета Храпкова, на строительстве никого другого не было.

Поселился Храпков еще в старой, «епархиальной» квартире Любови Прохоровны, потому что потерял свою за это время. Найти или получить сейчас квартиру в Ташкенте было трудно. А обращаться к родственникам Таси, как она советовала в письме, было неудобно.

Больше всего теперь беспокоила его маленькая Тамара. Беспокоила по разным поводам: около трех лет он любил ее, хотя порой инстинкт мужчины и подсказывал ему, что с ее рождением связано для него нечто страшное… Он привык к маленькому ребенку, она была частицей его жизни.

Приносила Тамара ему и другие беспокойства. Она жила с Марией в отдельной комнате, рядом с той, где теперь «временно» поселился Евгений Викторович.

Вначале Тамара звала мать, плакала, просила, чтобы ее повели к ней в больницу. Мария, как умела, самоотверженно успокаивала ее. Об отце Мария говорила девочке, что он очень занят работой, тоже заболел, и не пускала ее к нему. Храпков ненавидел эту женщину, которая знала обо всем и вместе с женой обманывала его.

Дом покойного Марковского на Андижанской улице был очень удобен. Это было приличное помещение с одной свободной комнатой, где Евгений Викторович мог принимать больных. Тамарочка вместе с Марией пользовались ходом через кухню.

Чудесная квартира, но опять-таки не его, даже не коммунальная, а… ее.

Портрет Любови Прохоровны Храпков поставил в ее комнате и в течение двух месяцев не заходил туда. Его мучило даже не то, что ему изменила жена. В конце концов нельзя удержать такую молодую женщину даже за двенадцатью замками. К тому же это снимало с него ответственность перед женой за некоторые его «развлечения» с Тасей.

Храпков часто прислушивался к сказкам, которые Мария рассказывала ребенку. Он слыхал, как в этих сказках очень часто упоминалось имя Саида Мухтарова. Но не имел никакого права вмешиваться в это.

«Ребенок не мой. Прижит на стороне… да». Он чувствовал, что сердце его опустошено. «Ребенок не мой…»

Он не мешал Марии рассказывать девочке эти сказки.

Любовь Прохоровна приехала из больницы. Какой-то молодой человек в европейском костюме и в турецкой малиновой феске сопровождал ее до самой квартиры. Незнакомец вел себя горделиво, даже властно. У него было бледное худое лицо, черные волосы, темные, с коричневым оттенком, восточные глаза/Среди белых зубов виднелись две платиновые коронки. Однако он производил впечатление мечтательного, будто чем-то немного озабоченного человека. Он скромно сидел в экипаже рядом с Любовью Прохоровной. Храпков видел, как они подъехали к парадной двери, но встречать не вышел. Сказал Марии, чтобы та встретила Любовь Прохоровну, а сам через черный ход хотел уйти из дому.

— Снова нашла! Нет, это безумие. Немедленно надо расстаться с ней.

В Ташкенте Храпков занимал должность хирурга в центральной рабочей больнице и был ответственным консультантом Главного курортного управления. Именно сейчас подходящее время для того, чтобы обосновать переход на другую работу и скрыться. Его характер не позволял ему без всякого повода оставить дом именно в это время.

Но он напрасно нервничал. Любовь Прохоровна прошла прямо к дочери. Евгений Викторович вначале услыхал какой-то крик, а потом горячие поцелуи, приглушенный стон. Плакала и Мария, радуясь встрече матери с ребенком.

Храпков видел в окно, как молодой человек в турецкой феске вернулся к экипажу и поехал вдоль Андижанской улицы. Евгений Викторович лишь сейчас заметил, что экипаж был не наемный, а принадлежал какому-то учреждению. Храпков, отгоняя от себя всякие дурные мысли, почувствовал, что у него снова заныло в груди.