Роман межгорья

— Слава потомкам Тимура!

— Уже есть решение большевистского правительства. Ассигновано сто пятьдесят миллионов. Где возьмут они такую сумму? Это ваши деньги, деньги ваших мечетей, мазаров, пойдут вам же на гроб. Подготовка интервенции с каждым днем становится все более затруднительной. Большевики укрепляются, и если дать им возможность еще завершить строительство в Голодной степи, то интервенция совсем будет невозможна… У нас, за Сулеймановым горным хребтом, по воле аллаха, открыты магазины, где свободно продается оружие. Аллагу акбар!.. А в Намаджане, возле Караташа, создается контора по осуществлению «адской проблемы». Автор проекта — молодой инженер, узбек…

— Узбек? Аллагу акбар!

— Узбек и коммунист… Саид-Али Мухтаров.

— Саид-Али Мухтаров?

— Мухтаров… коммунист!

— Саид-Али…

— Нам стало известно, что на днях он вернулся из Ферганы в Чадак. Он уже приехал с новым назначением и становится самым главным вершителем судьбы обильных вод Караташа. В Чадаке вместе с техниками он кончает разрабатывать детали проекта и организует там это большое дело. Нужно сделать так, чтобы советская власть израсходовала на это строительство все свои средства понапрасну, и потом… свергнуть комиссаров. Мы не пожалеем никаких денег. За морем несколько фирм претендовало на получение концессии для ведения этих работ. Но дело, разумеется, не только в концессиях. Правительство его величества возлагало надежды, присылало войска. А это расходы, престиж… Мухтаров — человек, преданный большевистским идеям, и фанатик своего проекта. Уже известно, что ставка на концессию провалилась. Надо идти на строительство муллам, имамам, всем нам и… Мухтаров — молод, хорош собою. Женщин ему — русских, узбечек, привезти красавиц из-за моря… Направить к нему хороших инженеров, у которых еще не охладела ненависть к коммунизму. Это дело заслуживает больших жертв, денег; Они вкладывают сто пятьдесят миллионов, мы не пожалеем столько же. Но главное не деньги. Нужны люди… В Голодной, богом успокоенной, степи начнется новая эпоха в истории правоверного ислама; здесь ему суждено скрестить свои мечи с богопротивными коммунистами… Несите же туда коран, несите вместе с ним и ненависть ко всему новому, советскому!

— Бисмилла! Бисмилла![4]

Из дверей мазара выскальзывали тени и терялись во мраке узких коридоров Шах-и-Зинда, в вечерней мгле, окутавшей улицы.

XV

«Кровь — не вода», — говорит народная мудрость.

Любовь Прохоровна раньше над этим не задумывалась. Но после происшествия в намаджанском парке за прудом она, раскаиваясь, часто ощущала явный протест сердца против своего подсказанного рассудком поступка. На мгновение закрыв глаза, она представляла себе все, что произошло на тропинке, усаженной тополями, ощущая силу Саидовых объятий, чувствуя бурное клокотание крови. Кровь! Даже само слово какое-то пламенное. И удивительно — оно никогда не вызывало у молодой женщины ассоциаций с увечьем, смертью. Почему-то теперь слово «кровь» напоминало ей о страстном поцелуе.

Нет, с сердцем шутить нельзя, ему не закажешь!

Она ежедневно ходила к пруду, заглядывала в чайханы, тосковала и сама не знала, на что надеялась. Однажды вечером, проходя мимо чайханы, в которую захаживал Саид, она заметила троих дородных, упитанных пожилых намаджанцев и молодого человека, видимо приезжего. Они пили кок-чай, ведя тихую беседу, и внимательно посмотрели на Любовь Прохоровну.

Неловкость, смущение, упреки совести тревожили молодую женщину. Ей показалось, что сидящие в чайхане говорят о ней, и она замедлила шаг. До ее слуха донеслись слова, сказанные на ломаном русском языке:

— Не устоять молодой женщине против такого джигита, как Саид-ака…

— Узбек…

— Это ерунда. Узбек он только по рождению, а весь их… — возражал приезжий, смуглый молодой человек, судя по одежде, шофер.

— Мусульманин…

— Коммунисты — безбожники, что вы говорите? На вашем месте…

Любовь Прохоровна чуть было не остановилась, чтобы дослушать фразу, но испугалась. Такие разговоры могут дойти до Евгения Викторовича. На рассудительность мужа в подобных случаях рассчитывать трудно. Самое меньшее, что может произойти, — спросит: правда ли? Что же — лгать ему, отнекиваться?

Молодая женщина ускорила шаг, но вдруг ее осенила новая мысль: она решила вернуться и отчитать их, нечего потворствовать ненужной болтовне. И, обернувшись, она успела заметить, как неизвестный смуглый молодой человек, попрощавшись с аксакалами, быстро исчез между чайханами. Но это лишь облегчало ее задачу — она подойдет к чайхане, поговорит с пожилыми людьми, пристыдит их. Правда, в глубине души она сомневалась — добьется ли она этим чего-либо?

Раздумывая и колеблясь, Любовь Прохоровна все же заказала у чайханщика чашку чаю, хотя и не любила узбекский кок-чай без сахара, и присела на ковер. Потом, следуя внутреннему порыву, обратилась к аксакалам:

— Вы так на меня смотрите, будто мы знакомы.

Старики, сидевшие на коврах, пошептавшись между собой, повернулись к этой странной женщине. Пусть не считает их невежливыми мужиками!