Роман Нелюбовича

— На охоту же договаривались!

Ах да, Вадим говорил что-то об этом. Но идти убивать животных желания у меня не было. С детства не терплю насилия, да и профессия приучила спасать, а не губить.

— Лёш, честно, не помню этого разговора… — начал я виновато.

— Да как не помнишь? Вчера у тебя в беседке говорили. Я ребят уломал, заказ отменил. Ты чего?

Лёха смотрел на меня удивлённо-обиженными глазами, как обычно смотрит собака, у которой только что отняли мячик, и под этим расстроенным взглядом я начал чувствовать себя неуютно.

— Бросай свою корзину в багажник, — Лёха ухватил меня за рукав, — и лезь в машину. Нам ещё полста километров пилить.

— Дай хоть в дом занесу, — я вцепился в корзинку, как в последнюю надежду. — Потеряется не дай бог, а другой у меня нет.

— Потеряется, я тебе новую подарю. Лезь давай.

Надежда рухнула. Я подошёл к машине, заглянул в салон. За рулём сидел Галыш, рядом с ним Серёня. Оба в серых камуфляжах перепоясанные патронташами, как будто Зимний дворец штурмовать собрались. Да уж, революции мне как раз и не хватало. Я поздоровался. Галыш подмигнул в ответ, а Серёня буркнул что-то неразборчивое и отвернулся. Он сидел расстроенный, я бы даже сказал надутый, и это наводило на мысль, что предстоящее мероприятие его тоже не радовало.

Ехали мы долго. Сначала путь наш пролегал по шоссе. Дорога была знакомая, я даже узнал одно место — поворот на Проскурино. Вдалеке на фоне серых облаков и голубых просветов прорисовывались крыши крестьянских избушек и стогов сена. Потом, словно из дымки, появилась остановка и возле неё люди. Я попробовал высмотреть среди них бабу Катю. Старушка вряд ли могла тут быть, но мне казалось, что всё, с чем я знаком, непременно должно собраться в одном месте. Для чего? Не знаю. Просто так казалось.

А потом дорога сама собой превратилась в разбитый просёлок. Трясло нещадно. Галыш, как будто зная за нами какую-то вину, с маниакальным упорством давил на педаль газа, и «уазик» скакал по кочкам подобно козлу, от чего нас бросало по всему салону. Из под колёс летела грязь, в нос лез горький запах выхлопа, а за окном назло всем напастям ярилась красота: сухой сосновый лес, рябиновый подлесок, ёлочки с картинок и сплошной брусничник — малиново-красные ягодки, одна к одной, крупные. Вспомнилось, как тётка Наталья выставляла на стол деревянную мису до краёв полную мочёной брусники. Я хватал ложку и начинал черпать: ягоды кислые, заставляющие скулы деревенеть, а водичка сладкая. Ни одному лимонаду с той водичкой не сравниться. Лучше бы мы за ягодами поехали. Я повернулся к Лёхе, указал за окно: давай остановимся, соберём по горсточке брусники, но Лёха меня не понял. Он мотнул головой, мол, скоро приедем, потерпи.

Однако «скоро» растянулось ещё минут на сорок. Сосновый лес периодически сменялся хмурым ельником, брусничник — зарослями папоротника высотой в пояс. Вот куда ходить в ночь на Ивана Купалу. По правую руку застыл в безветрии скорбный березняк, и к запаху выхлопа примешался плотный запах стоячей воды. А потом просёлок вышел на открытое место и мы остановились.

Наконец-то. Я выбрался из «уазика», прошёл вперёд, разминая затёкшие ноги. Галыш вывез нас на край огромного луга. Несколько узких озёр, отмеченных по берегам зарослями кустарника, протянулись цепью до самого горизонта и скрывались где-то за ним. Туда же убегал просёлок. Озерцо, у которого остановились мы, в длину было шагов сто и в ширину около пятнадцати. Видимо здесь нам и предстояло охотиться. Тёмная вода больше походила на болотную и отдавала торфом. Чуть в стороне, ближе к лесу, стоял охотничий шалаш, достаточно большой, чтобы вместить всю нашу компанию.

— Далеко не пойдём, — подтверждая моё предположение, сказал Лёха, и кивнул на шалаш. — Здесь останемся.

Галыш с Серёней открыли багажник, начали вытаскивать вещи. Лёха закинул на плечо рюкзак, взял в руки бумажный мешок с древесным углём.

— Что хоть за место? — спросил я.

— Микиткино займище.

Название не говорило мне ни о чём. Не хочу сказать, что я большой знаток местной топонимики, я даже наименования улиц в Пужанах не все выучил, чего уж говорить о лугах и прочем, так что спрашивал из пустого любопытства.

— И за что его так прозвали?

Мельком вдруг подумалось, что было бы смешно услышать некую историю любви крестьянской барышни к городскому Дон Жуану. Как они встретились тёплым вечерочком, как миловались и клялись любить друг друга до смерти, а в итоге он её обрюхатил и укатил в неизвестность. Сюжет не нов: он подлец, она наивная дура, он в город, она в озеро — классика. Но Лёха ответил более чем обыденно.

— Да здесь дальше по краю деревенька стояла. Микиткино. От неё и название.

Что ж, не угадал. А жаль, можно было на реальных фактах накатать неплохой рассказик. Ну ничего, глядишь, иная история сыщется.

— Лёш, а я слышал, у вас какие-то развалины есть старинные. Правда?

— Есть. Только это в другую сторону.