Роман о Лондоне

Репнин поднялся и молча сел у ее ног. И она села на камень рядом с ним. Несколько минут они молчали. Ее слова задели его за живое. Эта девочка, которая показалась ему такой ребячливой и пустой, словно бы проникла в его сокровенные мысли. Это ничего не значит, что ее отец превратился в зеленщика, сказал он, чтобы как-нибудь подбодрить ее и утешить. Он припоминает эту фамилию. Полковник Кузнецов? Не садились ли они с отцом в Керчи на пароход?

Она прыснула: ее тогда и на свете не было!

Неважно. Она должна гордиться своим отцом. Он, как и многие другие, всем пожертвовал ради России, а Россия бессмертна. Только люди приходят и уходят.

При этих словах Ольга опустила взгляд, вокруг ее губ, сомкнувшихся, подобно створкам раковины, заиграла саркастическая улыбка школьницы, недоверчиво слушающей учителя. Зачем он говорит о бренности людей, она, например, не может так думать о себе, не может представить себе, что ее тоже не будет, поэтому она с ним не согласна. А отца ей очень жаль, он так бился в безвылазной нужде ради детей! С раннего утра разносил огромные корзины с картошкой и капустой. По вечерам, когда она была маленькой, он учил ее читать и писать. А потом шил, согнувшись, до глубокой ночи. Да, да, шить он тоже умеет. И стряпать. И ботинки чинить. Эге-гей! Старик рукой нам машет!

Он не сразу понял, кого она имеет в виду. Какой еще старик? На его вопросительный взгляд она указала на байдарку, проплывавшую неподалеку. Сэр Малькольм, похожий на могучего эскимоса, греб к берегу.

Ольга не торопилась обратно. Может быть, они еще немного посидят на этом камне? Она попробует говорить с ним по-русски. Ей так хочется расспросить его о России. И вообще ей хочется о многом с ним поговорить. Правда, она не знает, прилично ли это. Всего два года, как она замужем, а столько всего за это время было в ее жизни. Гримаса отвращения, к ужасу Репнина, исказила ее личико. Она не скрывала своих чувств. А тут, на этом камне посреди моря, ей было так хорошо с ним. Не то что с ее стариком, бросила она и рассмеялась. Дерзкая откровенность этих слов покоробила Репнина.

Надо возвращаться, сказал он тихо. Ему и самому было приятно сидеть с ней вдвоем, но говорить он ей этого не стал.

Смешно возвращаться. Зачем, когда солнце еще светит вовсю? Куда спешить? Так здорово сидеть здесь посреди моря. Почему князь так торопится? Да, ее отцу приходилось и обувь чинить. Чему только не пришлось научиться русским эмигрантам и их детям, разбросанным по всему свету. Своих детей, если бы они у нее были, она бы воспитывала по-другому.

И хотя он знал, что это прозвучит фальшиво, Репнин в утешение ей стал говорить: все произошедшее было предопределено и должно было произойти. Царство прогнило. Они все виноваты, но больше всех виноват Зимний дворец, царь, Распутин и все это растленное общество. А теперь их внуки расплачиваются за грехи отцов. Меньше всех виновата армия. Офицерство. Например, ее отец.

Все это надо забыть. В Лондоне он познакомит ее с Надей.

О нет, нет, вскрикнула она, точно он ее ударил. Она и ее отец никогда ничего не забудут. Это была великая держава. Могущественная. Овеянная славой. Заметенная снегами, ей не было равных. А русский флот, во флоте служил брат ее отца! А старый морской русский флаг! Она и сейчас, стоит ей закрыть глаза, видит, как русская армада выступает в поход. Идет вокруг Европы. Пересекает море. Огибает Африку. И в едином порыве кидается в бой, на смерть.

Репнин усмехнулся и язвительно проговорил:

— Ну, бывало во флоте и другое. Бунты. Офицерские оргии во время погрузки угля.

Смех застрял у него в горле, когда она с неожиданным жаром воскликнула:

— Ну и пусть! Я бы сама согласилась пойти в каюту к любому из тех, кто был на этих кораблях. Они отправлялись на смерть. Когда надо было идти на Цусиму, на смерть, никаких бунтов не было. Сколько раз отец повторял это слово: Цусима, Цусима. Они понимали, какая участь их ждет. Но в русском флоте не было такого корабля, который бы сдался. У врага были превосходящие силы, современная техника, а мы против них выставили тяжелые, неповоротливые суда, груды железного хлама, но и объятые пламенем, они не прекращали огня. Смерть. Они умирали по-русски. У них была другая психология, чем у вас и всех русских из отеля «Крым». Они думали лишь об одном. Это был порыв энтузиазма. Все они добровольно шли на смерть. Разве это не фантастика? Call it what you will. Называйте это, как вам угодно.

Репнин смотрел на молодую женщину, потрясенный.