Роман о Лондоне

— Мистер Фои, я надеюсь, мы еще встретимся и поговорим с глазу на глаз? К сожалению, когда меня спрашивают, я привык говорить то, что думаю. Вы спросили — я ответил. А капитана Беляева я понял правильно, — добавил он, обращаясь к Крылову. — Произнося слово «Россия», я имею в виду как раз теперешнюю Россию. Россию, которая существует, а не ту, которой больше нет. Россию, которую знают сейчас во всем мире. Имя которой — хотя оно теперь тоже сокращено — знают на всех континентах. Та Россия, о которой говорит Беляев, уже мертва. Если вам хочется — и это вполне резонно, — вы можете ожидать, что и я о ней прослежусь, но вы не можете от человека в своем уме, после всего, что произошло, всего им увиденного и пережитого, требовать, чтобы он считал живым то, что уже умерло. Смерть — это черная точка, но все равно только точка. Идет ли речь о человеке или о царстве — абсолютно безразлично. Слезы по покойнику проливают напрасно. Говорят, Христос воскрес для нас, для русских. Рухнувшие царства воскреснуть не могут. Да и Христос, воскреснув, говорят, стал иным, переменился. На нас уже смотрят иностранцы. Пора расходиться. А не свистеть. Воскресения для того, что прошло, капитан, нет. Понятно? — Перейдя на русский язык, Репнин, глядя прямо в лицо Беляева и вставая, почти весело добавил: — Прошлое не воскреснет, капитан. Вам ясно?

Беляев тоже встал, хотя Крылов и тянул его за рукав. Пьяный, он наступал на Репнина, но не ударил его. Наоборот, едва сдерживая слезы, повторял упрямо, по-детски: воскресения российского царства не будет. Офицер Антона Ивановича, Николай Родионович Репнин — как он смеет такое говорить? Богохульник! Слушает Москву! Поет буденновский марш! Он, окропленный русской кровью? Убить его следует.

— Убить вас надо, князь, убить, — прибавил по-русски.

Крылов встал между Репниным и Беляевым, которого продолжал держать за руку. Гримасничая, Сорокин тоже удерживал Беляева. Он все время называл его по имени, будто это могло успокоить капитана. Потом сказал:

— Вы, товарищ, продолжайте, продолжайте. Мы должны вас выслушать. Алеша, мы должны выслушать все. Антон Иванович Деникин, может быть, и не воскреснет, тут вы правы, но если бы он мог воскреснуть, если бы он услышал, как вы его оплевываете, плохо бы для вас это кончилось, князь. Страшно подумать. Он бы вас расстрелял, я уверен, да еще — плюнул бы на ваш труп.

Репнин снова покраснел.

Минуту-две он смотрел на Сорокина, будто решая, броситься на него или нет. Какие-то польки из соседней компании прошли мимо их стола, направляясь в танцевальный зал.

Репнин застыл, глядя на Сорокина, его большие черные глаза горели ненавистью, словно пылающие угольки в глазницах покойника. Он пропустил женщин учтиво, а затем стал договариваться с Крыловым о завтрашнем визите в больницу Middlesex. Потом, обернувшись к Сорокину и зная, что молодого человека ничем нельзя обидеть сильнее, чем намеком на его зеленый возраст, назвал его«мо́лодцем» и добавил, что молодому поколению не следовало бы болтать о том, о чем оно не имеет понятия. В частности, и о Деникине. И если бы, мол, Антон Иванович воскрес, еще не известно, в кого бы он, приведись случай, стрелял. Может быть, как раз в тот мундир, который носит сейчас Константин Константинович Сорокин, — alias Wingcommander Fowey. Даже наверняка. Что до него, Репнина, он уверен: воскресни Антон Иванович — он принял бы его сторону. После двух-трех рюмок коньяка он бы попросил разрешения вернуться в Россию. Несомненно.

— Впрочем, я не был его офицером. Я случайно попал в его штаб. Отец вызвал меня из Парижа и определил к своему другу Брусилову. Я вернулся, чтобы бороться не за Антона Ивановича, а за Россию. Вас тогда и на свете не было, мистер Фои. Чего же вы болтаете о покойном? Наши отцы нас не спрашивали, хотим мы или не хотим воевать, пойдем ли мы к Деникину или к Врангелю — мы шли туда, куда нас посылали. А вам могу сказать, мистер Фои, что я, как и Барлов и Ильичев, о которых вы, может быть, слышали, покинул Антона Ивановича, когда узнал о той, первой, французской интервенции и тем паче, когда стало известно, что обмундирование для нас поставляет Англия. Небольшой нюанс — мистер Фои. Пятьдесят тысяч царских офицеров остались в России, не желая служить тем, которые вооружили против нашего народа Польшу и Германию. Это все факты, мистер Фои. Сожалею, что и сам не остался в Керчи, а бежал оттуда. Испугался, что нас расстреляют. Такое случается и с невиновными часто. А знай я, что нас ожидает за границей, никуда бы не поехал.

Неизвестно, что подействовало на Сорокина умиротворяюще, но он потупился и только твердил злобно:

— Все это слова, слова, князь! Надгробная речь над могилой князя Репнина — во имя спасения его renomée, renomée.