Роман о Лондоне

По его возвращении из Корнуолла, после месяца вынужденного воздержания из-за какой-то женской ерунды, она снова отдавалась ему, но уже по-другому, безумно, и он был поражен разительной переменой, которая произошла в жене. Она совсем иначе обнимала его. Она просто безумствовала.

Он не знал, что об этом и думать.

Стараясь скрыть, что снова остался без заработка, что он снова на улице, Репнин по вечерам как-то машинально погружался в воспоминания о том, как некогда охотился в Сибири. Рассказал, что и здесь, в одной из лондонских библиотек обнаружил немало книг об охоте, которые просматривал в читальне, так как купить бы их не смог. Таким образом, каждый вечер в их разговорах фигурировали медведи, охотники шли в раскрытые медвежьи объятия с ножами в руках. Схватившись, ударяли их со спины, прямо в сердце.

Ну хватит, хватит, Коля, хватит, милый Коля, улыбаясь, прерывала его жена. Ей уже его сибирские медведи снятся по ночам. Просыпается с криком. Ничего не может понять. Не знает, где она, откуда взялись эти медведи, почему она очутилась в Сибири. И с чего они вдруг пришли ему на ум?

Она пробуждается в слезах и видит, что он спокойно спит. Ничего не понимает. Почему они так невесело живут? Откуда взялись эти медведи?

Если уж ему хочется рассказать ей что-либо перед сном, пусть лучше говорит о петергофских фонтанах, которые, по его словам, состояли из одной пены, пена — и ничего больше, но, как шутил Барлов, могли превращаться в балерин. Балерины прыгают, взлетают вверх и бегут по воде каналов до самого моря. Пора спать, заметила она, смеясь. Уже давно миновала полночь.

Она скользила по нему, потеряв стыд, уставшая от ласки, и он замирал, оставляя ее спать у себя на груди.

Elle vous aime bien — по обыкновению, говорила она, теряя последние силы. Она очень любит вас. Эта женщина. Ваша жена. Cette femme. Votre femme. Потом что-то еще бормотала по-русски, но разобрать уже было нельзя.

Она лежала как мертвая.

И хотя эти фразы она, утомленная от страстных объятий, повторяла по нескольку раз, и хотя он все это уже неоднократно слышал — в ее словах чудилось ему что-то бесконечно печальное. Сейчас она уснет. Эти смешные фразы заключали в себе какой-то страшный, скорбный призвук. Как слова, произносимые перед смертью.

Они всякий раз потрясали его, хотя он молчал, пропуская их якобы мимо ушей. В тот вечер он взял почитать перед сном старое издание «Записок охотника», но она положила сверху какой-то модный журнал, который принесла от старухи Пановой. Пусть лучше посмотрит журнал. Может, найдет что-нибудь интересное для нее. Что-нибудь новенькое. Хватит этих эскимосов. После Нового года надо придумать что-нибудь другое и для ее кукол, и для нее самой перед отъездом в Америку.

Она быстро высвободилась из его объятий. Assez. Хватит — сказала. Хочется спать.

Хорошо бы, говорит, заснуть и никогда не проснуться. Да, да, она не хотела бы просыпаться. Не хочет больше мешать ему в жизни.

И затихла, словно уснула.

Как бы по некоему заключенному между ними немому договору, он осторожно, ласково снял ее голову со своей груди и положил на подушку, рядом.

Однако погасить лампу сразу побоялся — это ее всегда будило. Хотелось к тому же еще спокойно почитать. У него вошло в привычку каждый вечер читать перед сном. А потом он гасил свет. Это все, говорила жена, что она требует от него в жизни.

Только это.

Таким образом, в тот вечер он начал рассматривать модный журнал, который она ему подложила. И хотя ему в этот вечер, как, впрочем, и всегда, не было никакого дела до уже устаревших лондонских модных журналов, которые им неустанно присылала старая графиня, он решил полистать его, чтобы дождаться тихого, равномерного дыхания жены. Это будет означать, что она окончательно заснула.

Оказавшийся в его руках журнал был двухлетней давности. Новогодний номер. Репнин с удивлением перелистывал это нарядное, праздничное издание. Номер открывался статьей под названием «Год чудес», где автор расхваливал Лондон 1945 года.

Первый мирный год. Annus Mirabilis.

Автор воспользовался первым днем мирного нового года, чтобы в модном журнале прославить Лондон.

Он разыскал какой-то панегирик Лондону, написанный в XVII веке неким английским поэтом после опустошительного пожара, и перепечатал его на новый, 1945 год, желая подчеркнуть удивительное сходство того, что было сказано о Лондоне двести лет назад, с тем, что можно было бы сказать о нем сейчас, в 1945 году.

В первый новый год мира.

Панегирист двести лет назад в старомодных выражениях воспевал лояльность, непреклонность и отвагу горожан. А во вступительной статье, с привлечением обширных иллюстраций, повторялось то же самое о Лондоне в новом, 1945 году.

Действительно, существовала удивительная связь прошлого с настоящим. Поэт двести лет назад восхвалял лояльность, непреклонность и отвагу горевшего Лондона, перенесшего чуму и войны, а нынешний журналист все это повторил в 1945 году. Действительно, существовала удивительная связь прошлых и нынешних времен.