Роман о Лондоне

Однако привратник mister White взглянул на него в то утро мельком. К тому же Репнин назвал его на этот раз его настоящим именем, а не произнес, по своему обыкновению: доброе утро, mister Blake. Мистер Блек был владельцем соседней лавчонки. Никому не нравится, когда вместо «черный», что обозначает его истинное имя, человека называют «белым», и наоборот, вместо «белого» — «черным». Тем не менее Репнин постоянно путал эти две фамилии. Поэтому привратник избегал с ним встречаться. Просто считал его каким-то чокнутым поляком.

В магазине Репнин в тот день впервые получил инструкцию непосредственно от мистера Блюма. Мистер Блюм сегодня кашлял сильнее и, скользнув взглядом по кепке на голове Репнина, не промолвил ни слова. Он обрадовался, услышав, что для Репнина не составит труда разыскать указанные в наряде адреса. Он хорошо знает, где все это находится.

Стройный и красивый русский понравился мистеру Блюму. Знает французский, правда? Иные тоже говорят, что знают, а сами не знают. Хорошо. А на работе надо быть всегда начеку. Он хотел бы все эти книги получить до половины четвертого. Издатели любят заверять, что книг еще нет, их, мол, еще не поступало, чтобы на следующий день подольше не пускать в продажу. Дома Репнин уже выпил чаю, но решил все же выпить и здесь чашку-другую. В коллекторской, вместе с остальными. Хотя чашки явно были только сполоснуты, а не вымыты. Ежедневные совместные чаепития, Репнин это сразу понял, являлись для этих бедных людей неким видом коллективного причастия, они представляли собой некий знак вступления человека в их своеобразный клуб, как бы обозначали его включение в их сообщество, в их братство.

Затем мистер Стро вручил ему чемодан, словно и это составляло необходимый атрибут его метаморфозы.

Чемодан был легким, крепким, достаточно вместительным, но не слишком большим. Чемодан был сильно потрепан, а внутри — поцарапан грубыми узлами, железными скрепками. Замок запирался с трудом. Он мучился с ним и позже, когда чемодан цвета убитой косули был уже наполнен. В него могло вместиться книг весом до ста фунтов, но столько набиралось редко.

Напившись чаю, коллекторы поднялись по сходням к окну, служившему выходом из подвала и, словно заговорщики, разбрелись в разные стороны. Репнин прошел возле памятника английской сестре милосердия, расстрелянной немцами во время первой мировой войны, спустился к площади Нельсона и отправился на автобусе в сторону собора святого Павла.

Сквозь прозрачную серебристую утреннюю дымку он, стоя на автобусной остановке, окидывал взором представший перед ним Лондон, начиная от памятника королю, которому в Лондоне отрубили на плахе голову, вплоть до конного монумента маршалу английской армии времени первой мировой войны и виднеющегося за ним Катафалка, воздвигнутого в память о погибших в двух войнах.

Значит, вот где мы очутились, князь? — слышал он, как бормочет ему Джим. — Стоим с пустым чемоданом посреди Лондона? Вы еще не забыли, как в Керчи сидела на своем чемодане заплаканная Надя? Что же такое должно было произойти в мире, сколько смертей, страдания и ужасов, чтобы вы, князь, оказались здесь с пустым чемоданом в руках? Какого черта вам еще ждать на этом свете?

Стоя на остановке, он слышит, как смеется внутри его тот, другой — Джон. Надежда, говорит, дорогой Джим, по мнению князя, — высшая в человеческой жизни степень мудрости.

А сможете вы ответить на такой вопрос? — снова вмешивается Джим. Почему он, именно он, оказался здесь, да еще с этим чемоданом? Разве это не странно, князь? Никита Иванович Репнин, российский фельдмаршал, переворачивается, вероятно, в своем гробу.

Джон утешал его.

Все произошло из-за царя, из-за Ники, фотографа, который проигрывал войны. Так бывает всегда после поражения в войне, во всем этом есть свой резон. Это урок. В нем глубокий смысл. А посему и в этом чемодане. Конечно, сейчас ваши предки, князь, перевертываются в своих гробах, но жизнь все же под конец одарила вас прекрасным переживанием. Князь, несмотря на все, что было, любит Россию, как любит и свою жену. Он не бросил их в несчастье. У него сильная воля. Среди русских немало людей, обладающих очень сильной волей. Все, что казалось бессмысленным, может быть, превратится в конце концов, когда его уже не будет в живых, в нечто светлое и прекрасное. Не придется Наде нищенствовать в Лондоне. У него сильная воля, хотя он и не Наполеон. Который перед сражением, посылая людей на смерть, опрыскивает себя духами. Да, его солдаты легли в землю, а он мечтает о любовном свидании, даже на Святой Елене. Разве все это пе смешно, князь? Вокруг — безбрежный океан. До Франции — далеко. Восемьсот тысяч убитых французов. Vive l’Empereur. А император, тайком, предается любви с женой своего маршала. Чудеса да и только. Год чудес? Однако подходит автобус, который идет к собору святого Павла.