Роман о себе

- … у Пулковских высот. Вижу: ожог большой, рана навылет, запорошена порохом, самострел. Наложила тампон, глаз не поднимаю. Он говорит: «Замажь, Веруня, чем-либо, не выдавай. Даст Бог - не заметят в лазарете!» - и подает мне букетик мать-и-мачехи… Красавец-мальчишка, армянин!

- А что такое «мать-и-мачеха»? - спросила Ниночка.

- Цветы такие желтые.

- А почему они так называются?

- У них сверху листок гладкий, а снизу - шероховатый, ворсистый…

Ниночке все равно было не понять. Она спрашивала не из любопытства, а просто так, уже изнывая сидеть на одном месте, дергая мать и крутясь, чуть ли не пластаясь вслед за раскачиваемой дверью. Вера Ивановна и не замечала своевольства. Рыхловатая, в желтом с полосами сарафане с открытыми руками и полосой веснущатой загорелой в вырезе кожи, как бы ставшей собственностью сарафана, она поглядывала голубоватыми выцветшими глазками, сдержанно прыскала смехом, прикрывая портивший ее рот с металлическими зубами:

- Красивый был мальчишка! Говорил: «Если выживу, обязательно заберу тебя в Тбилиси!» Они, армяне, все живут в Тбилиси.

- Выжил?

Я съел бульон, подал Ниночке тарелку, и та, взяв, с удовольствием понеслась вприпрыжку.

- Куда там! Это же не тыловая часть… Самострел - расстрел! Не успела обернуться, уже лежит в другом рядке, закапывают.

- И все?

- А что ты еще хочешь? - Она рассмеялась. - Букетик-то он мне в другом месте нарвал…

- Ну, тогда другое дело… - Я попытался извлечь выгоду из нашей беседы. - Вера Ивановна, вы могли бы подождать с оплатой за квартиру?

- Ты же уплатил за этот месяц.

- Я следующий имею в виду.

- Что тебе стоит заработать? Я изумляюсь: для тебя же деньги под ногами валяются!

Понимая, что просьба отклонена, я развел руками:

- Если валяются, придется подобрать.

Проявив твердость, Вера Ивановна решила меня ободрить:

- Вот напишешь книгу, станешь богатым. Будешь здороваться через окошко машины.

- Чезаре Павезе, итальянский писатель, сказал примерно так: «Будущее угадать невозможно, но можно сказать: как жил до 30, так и будешь жить дальше».

- Правильно сказал.

- Через два года и я с ним соглашусь.

- Конечно! Смотри, до чего ты дошел: не ешь, не спишь, не бреешься, зарос, усох, заплесневел… - Выкладывала Вера Ивановна арсенал не утешительных для меня глаголов. - Хоть бы в баню сходил, протерся… Перестань дурачиться с дверью! - тузанула она вновь появившуюся Ниночку. - Линию трамвайную открывают завтра с Зеленого Луга. Не хочешь проехать в трамвае?

- Хочу.

- Вот и проветрись. Вернется Наташа, чем будешь семью кормить? Или ты ей не муж? - Вера Ивановна откашлялась и поднялась, услышав поскребывание в дверь: это пришел сосед Кошкин. - Ну, убедила тебя?

Я кивнул, хотя душа у меня заныла.

Перед этим я закончил цикл рассказов «Москальво» и уже осознавал необходимость передышки. Однако удерживала на месте боязнь: потеряю темп - и улетучится настроение. Все ж придется, видно, подумать о заработке. Недели две назад набросал перед Натальей на листке предполагаемые суммы гонораров. Получилась внушительная цифра, сам умилился: как чудно все устроится!… Даже могли сэкономить некую толику денег для серьезного предмета. Купить, к примеру, шкаф. Не говоря уже про то, что я начинал собирать библиотеку. Жена сунула мой листок в белье, надеясь, должно быть, что там, среди чистых простыней, куда она обычно прятала деньги, листок обернется реальными доходами. Хотя бы в одном из перечисленных пунктов. Я же все позабыл - из-за своих рассказов. Кончался октябрь, упущу еще день-два, - и месяц голый, без копейки. Сколько можно трясти Нину Григорьевну? Или я думаю за месяц написать целую книгу? После цикла «Москальво» пойдет суровый реализм осеннего промысла, с другими героями и подоплекой. Нужно сделать паузу, интервал, отойти от того, что написал.

В самом деле! Надо не рвать попусту нервы, а подвести под заработки идею. В чем такая идея? В плодотворности промежутков между писаниями. Можно обеспечивать существование и держать в готовности свое перо. Вот Шкляра: масса стихов, а кто его видел за столом? Почти полгода на рыбалках. Послюнит карандаш, пометит в рваном блокнотике… строчку записал? Или подсчитал, сколько гороха потребуется на подкормку язей? Раз я видел, как Шкляра что-то прошептал волнисто изогнувшимися губами, зло оглянувшись с реки на росистый луг… Так Пушкин оглядывается с картины в Эрмитаже, идя обезьяной подле плывущей шхуной Натальи Николаевны… Потом поплевал на крючок с наживкой… Осенил поэтическим заклинанием? Так шла у Шкляры рыбалка - под невидимый и неуловимый аккомпанемент стихов…