Роман о семи мудрецах

Без тяжб достаться в фут площадка
Могла б ему, дай два десятка
Он марок — не было сребра,
2120 Однако, средь его добра.
По недостатку места, с толком
Вверх дом был вытянут: к светелкам
Вели ступени; залу, пол
Настлав, под своды он подвел.
Сей горожанин по манерам
Был куртуазности примером
И, пожелав иметь подругу,
В своем краю нашел супругу.
Глупец, кто знатную берет,
Когда его бесславен род:
Ведь униженья от родни
Высокой ждут его одни.
Не смей себя считать он правым
И жениным мешать забавам,
Шпыняют все его, грозясь
Чуть что убить и бросить в грязь.

У дамы друг завелся милый,

Красой отмеченный и силой.
И сделала однажды вид
2140 Она, что хвора, что тошнит.
Заткнула рот рукой: приемы
Изменщиц низких ей знакомы.
Стараясь охать достоверней,
Затихла только пред вечерней
И, хитрости полна и зла,
С супругом рядом спать легла.
Лишь опустилась на кровать,
Как стал жену он растирать
И греть, накинул покрывала,
Она ж порывисто вздыхала.
И утешал, и тело нежно
Ей тер, но вскоре безмятежно
Уснул супруг и ни гугу —
Устал: ведь день был на торгу.
Хоть и таясь, вскочила прытко
Она; застегнута накидка;
Дверь распахнула — и бегом!
Друг сторожил снаружи дом.
Увидел, сжал в объятьях туго:
2160 „Добро пожаловать, подруга!“[115]
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вдруг пробудился муж от сна.
Больной жены не обнаружа,
Вскочил, схватился за оружье;
Сойдя, нашел открытой дверь
И понял план их лишь теперь.
Сам он не смел сквитаться с ними:
Творилось правосудье в Риме,
И счесться ты не мог с другим,
Покуда равными судим
Не будет тот. Прибегнул к мере
Единственной он: запер двери
Изнутрь и так стал у окна,
Чтоб улица была видна.
У римлян же вошло в обычай —
Не замечая ни отличий,
Ни рода, ни заслуг персон,
Коль в одиночестве — как звон
Набата отзвучит — средь улиц
2180 Брели (а дам, что завернулись
В плащи, коль будет меньше трех),
В ночи захваченных врасплох,
На суд общины влечь — и трости
Ломать об их назавтра кости.
Числом три сотни, сторожа
Ходили, меч в руке держа,
Для поддержания порядка
По Риму. Пойманным несладко
Бывало, ибо безрассудный
Гуляка, улицей безлюдной
Шагавший, был для них, как дичь:
Найти старались и настичь.
Могли и придушить злодеи,
И голову отсечь от шеи.
Поверьте мне, когда так лют
Обычай, в нем начало смут.

Ни трусом не был, ни глупцом

Хозяин, хоть и запер дом.
Вернувшись, дверь толкнула дама:
2200 Закрыта. Убоявшись срама
При осмеянии публичном,
Коль в виде неблагоприличном
Ее застигли б, молвит: „Сир,
Зачем нарушили вы мир
Меж нас? Дотроньтесь до засова,
Откройте дверь, прильните снова
Ко мне. Мой не прошел недуг,
Стерпеть не может сердце мук“.
— „Э, нет, — он молвит, — в дом ни шагу!
И с вами я в постель не лягу.
Презрен будь тот — кто б ни был он, —
Кто верит слову подлых жен.
Мне ясно все, обман прозрачен,
Давно я вами одурачен“.
— „Ах, — та в ответ, — любезный друг,
Ваш гнев напрасен. Из порук
И клятв, пусть их не лицемеры
Давали, чтоб добиться веры
Скорей, моя правдивей всех:
2220 Я вышла вовсе не на грех,
Но в ночи ясные такие,
Бог мне свидетель, сын Марии,
Бродить приятно в тишине.
Умерьте нелюбовь ко мне.

От перекрестка звуки рога

Доносятся, еще немного —
И будет здесь дозор: убьют,
Едва заметят, прямо тут,
Не медля. Завтра ж за меня
Вам отомстит моя родня“.
— „А все ж, — он молвит, — в дом ни шагу!
И с вами я в постель не лягу“.
Поняв, что внутрь ей не войти
И к примиренью нет пути,
Вмиг предалась коварным планам
Она, чтоб взять его обманом.
И обратилась вновь, вложив
Всю душу в горестный призыв:
„Судья мне бог, что спас Лонгина,[116] —
2240 Вы, вы всего первопричина,
Я ваша плоть и кровь, мой друг,
Произведенье ваших рук.
Теперь мне надо вас покинуть,
Что значит — умереть и сгинуть.
Колодец вижу — решено:
Бросаюсь и иду на дно.
Уж лучше прыгнуть в глубь колодца,
Чем век с людской хулой бороться“.

И, отойдя, как если б Лис[117]

Ей дал совет, столкнула вниз,
В колодец камень неподъемный.
Раздался — столь он был огромный —
Паденья тела в воду звук.
Решает в ужасе супруг,
Что это дама и придется
Ее искать на дне колодца:
„О сколь мой жребий злополучен!
Жена погибла. Я проучен
Жестоко, тяжче нет потерь“.
2260 Он вниз сбежал и отпер дверь.
Наружу будучи открытой,
Дверь послужила ей защитой:
Из дому он, она — под кров
И вмиг закрылась на засов.
Поднявшись, встала у окна,
Чтоб улица была видна.
В колодец, не тая испуга,
Глядит он: „Милая подруга,
Подайте руку. Где же вы?
Мне мука думать, что мертвы“.
— „Я в доме, вы ж, болван болваном,
Кричите. Я взяла обманом.
Теперь средь улиц от угроз
Шарахайтесь в ночи, как пес“.
— „Эге, как сердце в вас, сестрица,
Успело вдруг перемениться!
То вижу пылкую приязнь,
То отправляете на казнь:
Ведь если здесь меня застанут,
2280 На шее враз петлю затянут.
Нет, покажите, отперев
Мне дверь, что мой простили гнев“.
Но молвит дама: „В дом ни шагу!
Вовек я к вам в постель не лягу“.

И начала в безумном раже

Кричать, чтобы явились стражи.
Дозорные примчались вмиг
Туда, откуда несся крик.
Хозяин, потерявший кров,
Немедля спрошен: „Кто таков?“
Им из светелки дама, тонок
Чей план был, молвит: „Сей подонок —
Мой муж. Из моего добра
Привык, шатаясь до утра,
Шлюх одарять. Урон немерян.
Увы, он слишком мне неверен“.
Но честный малый был любим
В округе, все дружили с ним.
— „Жить, — молвил старший, — бога ради,
2300 Не лгущего вовек, вы в ладе
Должны. Избавьте от позора,
Примите вашего сеньора.
Бесчестье и презренье ждут
Его, коль попадет он в суд.
Нарушим лучше мы присягу,
Чем бить плетьми дадим беднягу.
Сеньор нуждается в защите,
Откройте дверь и в дом пустите“.
— „Ах, подлый! Бог противостой
Тебе и Герман с ним святой!
Терпеть не стану больше, хватит.
Теперь он мне за все заплатит,
Все расскажу суду, храни
Нас бог и с ним святой Дени“.
И вот, оболган и охаян,
Был стражей уведен хозяин.
Доставлен в суд, а от суда
Общины, как всегда, беда:
Судили равные, чьи взгляды
2320 Столь строги, что не жди пощады.
Назавтра палками был бит
Средь улиц: сердце, от обид
И мук — отчаянья и гнева
Исполнясь, выпало из чрева.

Вот так-то, сир. Спаси нас боже,

Вовек не лгущий, от того же.
Всевластного владыку чтя,
Не дайте погубить дитя.
Поверьте: как чадоубийца
Еще вы будете казниться.
Ведь чадо оживить свое
Вам не удастся — как в жилье
Не мог войти его хозяин
И вот, до смерти был измаян».
— «Клянусь Гервасием святым, —
Тот рек, — пребудет невредим
Сын — и отпущен вашей ради
Любви и просьбы о пощаде».

Итак, Малкид, как и Бансилл

2340 С Авзиром, не вотще просил.
Три прожил отрок куртуазный
Дня из семи с их безотказной
Подмогой. Четырем пройти
Осталось, боже защити.
Король в своем покое спальном
Раздумьям предался печальным,
А встав, пошел на службу в храм
Он, как обычно по утрам.
Но королева шагом скорым
Его догнала и с напором
Речь тотчас повела, тесня:
«Сир, вновь послушайте меня.
Судья вам Николай-святитель[118] —
Вы праздник дураков[119] не чтите ль?»
Тот: «Нет, клянусь святым Дени», —
А сам возьми и хохотни.
— «Что ж, будет рассказать уместно
Все, что про праздник мне известно.
Держать в осаде семерым[120]
2360 Языческим владыкам Рим
Случилось раз. По их будь воле,
Сожгли б и сели на престоле
Петра святого: папа б стал
Рабом и каждый кардинал.
Совет о том, как быть, община
Держала с соблюденьем чина,
И знатный муж, что стар весьма
Был — и глубокого ума,
Рек: „Слушайте, святого ради
Аманта, план мой. Мы в осаде,
Но супротив семи владык
Поганых, чей нас гнев настиг,
Семь мудрецов высокородных
Пошлем, на случай сей пригодных.