Роман 'Петровичъ'

Горестные размышления прервала вылезшая из речки жаба. Петрович резво подхватился, вытащил из черепа Акафеста топор и приготовился рубиться не на жизнь, а на смерть — жабы в Гнилушке, с той поры, как поселился на ее берегу этот чертов иноземец Кюри, водились ядрёные. Но эта была вроде бы не голодна — окинув налитыми кровью глазами напряженного помещика, она зевнула, показав громадные жёлтые клыки, и, почесав громадной клешнею чешуйчатое брюхо, неторопливой рысцой подалась в сторону Злопукино. "Самогон тибрить пошла, — догадался Петрович. — И чего этот проклятый хранцуз в нашу речку-то спускает? Ить никакой жизни нет: Фекле на той неделе пескарь ногу отгрыз у самого крыльца; вчерась рака с чердака полдня стянуть не могли так ему, нечестивцу, Федорин вчерашний суп понравился — там и подох, сердешный. Жалко животину, да и, обратно, вонять будет. Надо бы сызнова облаву организовать, да не так, как прошлую, что надрались всем селом, поймали карася на лугу и давай его штакетом молотить; карась то, знамо дело, ушёл, а народу под горячую руку полегло немало. Да и то: рази там с пьяных глаз разберешь, где карась, а где сосед? А хранцузу надо кровь пустить, а лучше, водой из речки напоить, чтоб у него, заразы, как у Панкратова Антона, третья нога промеж ног выросла! Правда, девки долдонят, будто и не нога это вовсе… Ох, грехи наши тяжкие…"

—6—

Так, рассуждая, бодро фестивалил домой Петрович. Присмиревший Акафест на его могучем и единственном здоровом плече болтался подобно мешку навоза и по этому поводу решил пораскинуть оставшимися мозгами. Это у него получалось, надо признаться, всегда очень неплохо. От напряжённых размышлений его не смогли отвлечь ни гигантские фосфоресцирующие комары тигрового окраса, ни постоянно падающее на героев едкое гуано пролетающих на север пеликанов. Всякий раз, подолгу выбираясь из вязкой массы, Петрович во все горло орал "Вдоль по Питерской", чтобы распугать подбегающих ужей. Его трогательному фальцету фальшиво, к тому же постоянно путая слова, вторым тенором подпевало эхо… Другими словами, вроде бы ничего не предвещало беды…

Однако, уже дойдя до родной усадьбы, состоявшей из гнилого сарая без крыши, барин почувствовал смутное беспокойство. Что-то было не так. Затравленно озираясь, Петрович ходил по двору и сквозь толстенные линзы очков пристально всматривался в каждый из немногочисленных предметов барского хозяйства. Липкий страх комом подкатил к его горлу. Ни разу не наступив на специально разложенные по двору заботливой рукой Ульяны заостренные грабли, узурпатор вступил в свои хоромы. При входе он не расшиб голову об косяк низкой двери, что случилось с ним впервые за все эти светлые годы. Пройдя в тёмный угол светлицы, Петрович обернулся и похолодел — в центре комнаты, по обыкновению своему, лежала шкурка от банана, невесть с чего выросшего три года назад на диком помидорном дереве. С тех пор тиран рабочего класса каждый вечер принимал из-за неё на грязном полу самые невообразимые позиции, от одного мимолётного взгляда на которые даже самый навороченный хатха-йог мог ощутить пальцами ног свою отвисшую челюсть. Целыми часами оглушенный падением Петрович радостно смотрел на тусклые звёзды и мечтал… Под тяжестью навалившегося ужаса побелевший помещик грузно сел на…

(в этом критическом месте читатель, видимо, надеется на лучший исход — на то, что Петрович сел на нож, в костёр, на ядовитого исполинского таракана, и т. д. и всё будет хорошо? Ни фига!!! Дудки!!! И не надейтесь, здесь вам не хиханьки-хахоньки здесь, блин, суровая правда жизни, ЯСНО?!!!!)

Итак, я продолжаю… сел на подвернувшийся под увесистый зад стул, подпиленные Ульяной ножки которого громко скрипнули, но не развалились. Петрович погрузился в глубочайший шок.

В комнату входит Ульяна Ленина в кепке. Едва успев втихаря сбрить выросшую за ночь бородку клинышком, предводитель местных пролетариев замечает Петровича за процессом плавного перехода из шока в транс. — Уу-у-ууу, гадина, отрыжка буржуазного общества, сатрап хренов беззлобно прошипела бабушка и с любовью размахнулась пудовой кочергой… В Злопукино и близ него завязывалась жестокая кульминация…

—7—