Роман 'Петровичъ'

Петрович, обреченно вздохнув, прикинул на глаз траекторию кочерги. Глаз сразу же распух и начал болеть. Это взбесило престарелого помещика. Обнаружив, что кочерга пошла вверх для второго удара, сатрап, бодро привстав со стула, изящно присел, крутанулся на протезе и, одновременно переводя своим движением удар кочерги в скользящий, исполнил великолепную нижнюю подсечку. Страдалец за народ, заметив ее в последний момент, подпрыгнул и тут же влепился лысой головой в низкий заплеванный потолок; рухнув наземь, он тут же поднялся прыжком с прогибом и принял стойку "самурая с мечами", а кочерга в его натруженной руке принялась описывать зловещие круги. Петрович встал в "царя обезьян" (что, учитывая его социальный статус и внешние данные, у него всегда получалось идеально) и ждал. Свистнула кочерга. Петрович, сделав длинный шаг вперед, перехватил кисть борца за народное счастье; под тянув вторую ногу и продолжая движение народного трибуна, он дернул его вперед и, быстро развернувшись к нападавшему спиной, нанес ужасный удар локтем под ложечку и, почти одновременно, костяшками той же руки — в переносицу. Но оппонент, уже практически вырубленный, еще сопротивлялся: большой палец свободной левой руки пламенного революционера со сверхзвуковой скоростью метнулся в глаз Петровичу. "Во дает!" — восхищённо подумал помещик, подставляя под удар лоб. Лоб загудел, палец хрустнул… Для профилактики будущих право- и лево нарушений Петрович слегка выкрутил кисть агрессора, выключив тому локтевой сустав и со всего размаху саданул по нему снизу вверх здоровым плечом, добившись приятного хруста. Выбив то, что осталось от Ульяшки, мощным "хвостом дракона" за дверь, Петрович полез на карачках под продавленный диван и выволок из-под него здоровенную запыленную книгу, которую он не мог дочитать последние пятьдесят лет бросать было жалко, а других книг у Петровича не водилось. На обложке когда-то золочеными буквами было написано: "Масутацу Ояма. Самая полная история развития восточных единоборств от Адама и Евы и до Николая II". Пошатываясь под ее тяжестью, Петрович рухнул на диван, у которого привычно подломились ножки, и погрузился в чтение.

—8—

И несмотря на то, что перелистывать страницы ему мешал до сих пор о чём-то напряжённо размышляющий на его плече кузнец, выгрузиться из чтения Петрович не смог, пока не дочитал последние строчки руководства. Они гласили "Нагорэ зэнкуцу-дачи Каль-буль-буль маляки-шмачи!"

"Надо всех их отфигачить, будут знать как наезжачить!", — сразу же перевёл Петрович и воскликнул: "Ос, сэнсэй! Я понял! Ос!! Надо натравить на неё моих ос!!! Ос!!!"

Новоиспечённый Вам Дамм лёгким аллюром подался на задний двор, где он второй год дрессировал по системе Станиславского диких полуметровых ос. Во время преодоления вброд сточной канавы в аккурат возле уха жаждущего мести помещика, приятно прорезав ему весь слух, пролетел огромных размеров кухонный нож. Петрович перешёл на жесткий галоп. Две пятисоткилограммовые штанги звучно грохнулись тремя шагами позади пожилого спринтера. "Ну в этот раз, Ульянка, ты у мене добастуесся" скрипя двумя коренными зубами с запущенной формой кариеса подумал Петрович и сходу взял трёхметровый плетень. Вспышка разрывного фауст-патрона по левую сторону пути барина только раззадорила его. "Щас! Щас ты у меня докидаешься, старая перечница!", — зло пронеслось у него в голове. Тем временем мимо головы зло пронеслись два выточенных из ржавой пилы сюрикена. Последним препятствием на пути к подавлению мятежа был пруд имени Герасима. Переводя дух, Петрович оглянулся. В метрах двухстах сзади к нему приближались борцы за счастье всего трудового народа в лице Ульяны и её хахаля — почтальона Крупского. Последний представитель прослойки, выжимая всё из своей инвалидной коляски, выкрикивал грязные ругательства в адрес героя нашего повествования — Ивана Петровича Зимнего.

— Грязный ублюдок! Наконец-то твоему грязному тиранству придет грязный конец!!

"Почту уже взяли", — мысленно ужаснулся барин и прыгнул в горячую, богатую нефтью воду. "Хорошо, что телеграфист Сенька на этой неделе в город скупляться подался, а то ведь свергли бы, засранцы", — преодолевая пруд изящным баттерфляем думал Петрович. Переплыв на тот берег, он первым делом положил у сарая пришедшего в себя после водных процедур Акафеста и метнулся внутрь. Послышалось нетерпимо громкое жужжание. "Д-да, типерича Зимнего так просто не возьмёшь", — обречённо подумали гегемоны. Светало…

—9—

В сарае поднялась очень активная возня. Грохотало металлом по металлу, металлом по дереву, деревом по дереву, доносились удары почему-то мягкому и градом сыпались матюки. Наконец все стихло; скрипнула кособокая дверь сарая, и по представшей их глазам картине обалдевшие инсугренты поняли, что на этот раз Петрович осерчал очень круто.