Роман с фамилией

Отец Феофилакт, который по-прежнему то безвылазно жил на хуторе, то исчезал на несколько недель, в очередной раз вернувшись к нам, принёс весть, что Радзивилл и Потоцкий уже осадили самого Хмельницкого в Белоцерковском замке. Что гетману удалось всё-таки заключить с ними новый мир, но добился он этого не благодаря своей удачливости или мудрой дипломатии, а потому что моровая болезнь выкосила половину польско-литовского войска и столько же – казаков. У обеих сторон просто не осталось ни продовольствия, ни сил продолжать войну дальше… Но заключённый Хмельницким мир был выгоден только полякам и вызвал новую волну народного гнева.

– Люди вышли на майдан и кричали: «Ты, гетман, ведешь трактаты с ляхами! Себя и старшину спасаешь, а нас снова отдаёшь под палки и батоги, на колы и виселицы!» – рассказывал отец Феофилакт. – Казаки собрались схватить и убить Хмельницкого, а с ним заодно и комиссара Адама Киселя, приехавшего на переговоры. Гетману пришлось булавой прокладывать путь для отступления в свои хоромы. Я сам видел, как Хмельницкий раскроил головы трём смельчакам, вставшим у него на пути. Только это и спасло его самого и польского посла от верной гибели.

– Вот, а что я вам говорил! – воскликнул дядька Василь. – Обляшился Хмель! Продал нас всех!

– Продал не продал, а всё же войну остановил! – вступилась за гетмана обычно молча слушавшая отца Феофилакта мать. – Даже худой мир – это мир!

– Да крепок ли будет мир, заключённый таким образом? – заспорил дядька Василь.

Отец Феофилакт согласился:

– Как же мир может быть крепок, когда вместо трёх воеводств осталось в казацкой черте только Киевское? И реестр снова сокращён в два раза! Шляхетство, а с ними иудеи возвращаются и повсюду вступают в свои права владеть, обирать, казнить и миловать… Посполитство – селяне и мещане, те, что уже испробовали воли, повсеместно ударились в бега. Все стараются попасть на Левобережье и далее – в московитские пределы…

Но это для нас новостью не являлось. Мы с дядькой Василём и без отца Феофилакта об этом знали, глядя на беженцев, каждый день проходивших мимо хутора.

Несколько семей, покинувших свои хаты на Правобережье, попросились к нам на постой, и моя жалостливая мать, конечно, разрешила им остаться.

– Не приведи Господи и нам самим вот так же по свету мыкаться… – говорила она, пуская чужих людей в пустующие хаты, и успокаивала их: – Никаких денег с вас не возьму. Помогите только убрать то, что выросло в поле и на огороде, иначе все помрём с голоду…

И хотя урожай зерна и овощей в этом году своей щедростью не радовал, но помощь была необходима.

– Коронные войска переправились через Днепр и рыщут теперь по Левобережью, – предупредил отец Феофилакт. – Ляхи отлавливают беглецов, а хлопов возвращают панам. Тех, кто даёт им приют, вешают без жалости.

Он прожил на хуторе ещё несколько дней и снова ушёл по своим, одному ему известным делам, не сказав, когда вернётся…

Вот уже несколько ночей зарево освещало горизонт на западе, да так явственно, словно солнце никак не могло отправиться на ночлег. От этого пылающего окоёма на душе становилось всё тревожнее.

Мать усиленно молилась о том, чтобы беда миновала нас. Но поляки всё же нагрянули на наш хутор.

Их приближение я заметил, когда мы с дядькой Василём на нашем ставке ловили карасей.

Клубы пыли поднялись над дальним перелеском. Вскоре отряд польских драгун показался на дороге, ведущей к хутору. Доспехи поблескивали на солнце, цветные флажки развевались на длинных пиках.

– Дядька Василь, гляди, ляхи! – крикнул я.

Дядька Василь обернулся, выпустил из руки бредень, с которым мы бродили по мелководью, и сипло, отрывисто распорядился:

– Беги, Мыкола, упреди мать и остальных! Пусть ховаются, если успеют!

Я опрометью бросился к огороду. Мать с пятилетней Оксаной и женщинами-беженками копошилась там, собирая овощи в плетёные корзины.

Этот огород был нашим спасением. Мать развела его так, как это водилось у неё на родине, и уже несколько лет выращивала сладкую золотистую репу, бледно-жёлтую морковь, брюкву и капусту, тыквы и фасоль. Они и помогли нам пережить голодные зимы.

Я мчался изо всех сил.

Взбегая на холм, ещё не видя огорода, услышал, как в той стороне один за другим хлопнуло несколько выстрелов, раздались короткие женские вскрики и неразборчивые мужские возгласы, детский плач…

Перемахнув через тын, отделяющий огород от подворья, я увидел драгун.

Растянувшись цепью, как загонщики на охоте, они окружали хутор. Трое из них уже топтали своими конями огород, гогоча и переговариваясь меж собой.

Моя мать и две женщины-беженки лежали, распластавшись среди грядок. Подле матери на земле сидела и в голос рыдала сестра.

– Мама… – У меня враз запеклись губы. Я хотел броситься к ней, но ноги не слушались.

Молодой драгун на пегом коне, весело скалясь, подъехал к моей лежащей без движения матери, грязно выругался:

– Курва мачь! – и ткнул пикой ей в спину, а после, хладнокровно, точно перед ним была не дивчинка, а тыква, вонзил остриё в Оксану…

Она упала рядом с матерью.