Роман с фамилией

Впереди в белых, как первый снег, одеяниях шествовали авгуры и весталки. Они размахивали зелёными лавровыми ветками и стройным многоголосием пели гимны богине Палес.

Вслед за ними, тяжело переставляя могучие ноги, выступали белый бык и такая же белая, без единого чёрного пятнышка корова, волочащие за собой огромный медный плуг. Его рукояти сжимал префект претория Публий Сальвий Апер в жреческой тоге и с белым покрывалом на голове.

В толпе стали перешёптываться: обычно право проведения священной борозды принадлежало только префекту города. По крайней мере, бывший префект Тит Статилий Тавр никому и никогда не уступал эту почётную миссию. Но Тавр ушёл на покой, и должность городского префекта пустовала.

Управление городскими нуждами временно исполняли разные субпрефекты. Цезарь Август возложил на себя обязанности префекта анноны, никому не доверяя водоснабжение Рима. Появилась новая должность – префект претория, которому надлежало следить за порядком в городе, обуздывать рабов и утихомиривать мятежников.

Однако Август, будучи предельно осторожным и подозрительным, не рискнул доверить столь важный пост одному человеку и разделил его между упомянутым Публием Сальвием Апером и Квинтом Асторией Скапуллой. Эти выходцы из всаднического сословия теперь соревновались друг с другом в преданности Цезарю, а заодно и в доносительстве один на другого.

Вот и сегодня Скапулла шествовал сразу за Апером, всем видом подчёркивая, что это он здесь главная фигура, а вовсе не обливающийся потом от жары и непривычной тяжёлой работы его соперник по магистрату.

Вослед двум префектам претория в почтительном молчании шествовала римская знать: патриции, всадники и их разряженные матроны. Все они внимательно следили за тем, как лемех плуга взрывает комья чёрной, ещё не успевшей закаменеть от зноя земли, старательно нагибались и бросали разлетевшиеся комья внутрь, дабы ни одна частица священной римской почвы не осталась вне оберегаемого богами и предками круга.

В этой процессии я увидел дочь Цезаря и мою патронессу Юлию. В отличие от окружающих пёстро одетых женщин она была в скромной столе, столь же белоснежной, как одежды весталок. И держалась Юлия строго и неприступно, как настоящая весталка.

Рядом особенно вызывающе выглядели те, кому людская молва приписывала близость с ней: и сын Марка Антония – атлетически сложенный Юл Антоний, и суровый патриций Тит Квинкций Криспин Сульпициан, чья угловатость и грубость черт неприятно резали глаз, и светлокожий, с жёсткими льняными волосами, рыхлый и женоподобный Аппий Клавдий Пульхр, и обаятельный Семптоний Гракх, единственный из всех шествующих, кто позволял себе игриво улыбаться и бросать вокруг насмешливые взоры…

Юлия и её поклонники казались инородными в этом священнодействии. В толпе раздались недвусмысленные смешки в их адрес. Кто-то громко и непристойно выругался.

Вигилы из оцепления бросились на поиски крикуна.

Насмешки неожиданно больно отозвались во мне. Захотелось призвать грубияна к ответу. Но я не сдвинулся с места, а Юлия и её спутники прошествовали мимо – важно и отстранённо. Патрициям нет дела до простолюдинов.

Я смотрел им вслед, не замеченный и не узнанный – один из многих плебеев, безымянных зевак, не достойных ни высокого внимания, ни приветливого взгляда. А в ту пору, когда Юл и Юлия были моими учениками и я читал им в классе трагедии греческих поэтов, как живо откликались их юные сердца на простые слова любви, сочувствия и сострадания… Мне казалось тогда, что они навсегда запомнят мои уроки, будут добры, чисты и прекраснодушны. Неужели всё это предано забвению и все наставления канули в Лету?

Вдруг Юлия на мгновение обернулась и скользнула взглядом по толпе. Мне даже показалось, что она увидела меня. Но Юлия тут же устремила свой взгляд вперёд и продолжила движение в процессии.

У Лавернских ворот Апер остановил упряжку.

Плуг выпрягли. Вигилы на руках перенесли его через Соляную дорогу. Там быка и корову опять впрягли в плуг, и торжественная процессия медленно и величаво двинулась дальше.

Вместе с толпой я дошёл до ворот Карменты, названных в честь богини предсказаний и рождений, свернул направо и влился в поток горожан, перетекающий за Сервиеву стену и распадающийся на отдельные ручейки, струящиеся по улицам города.

Встреча с моими бывшими учениками взволновала меня.

Вспомнилось вдруг, как Тиберий однажды спросил: надо ли ему жениться?

Удачно жениться – всё равно что вытащить с завязанными глазами безобидного ужа из мешка, полного гадюк…

Тиберий как будто знал, что его ждёт невесёлая участь: по воле приёмного отца покинуть любимую женщину и связать свою жизнь с той, которую на дух не переносишь…

Но словно наперекор моим безрадостным размышлениям из открытых настежь окон особняка, мимо которого я проходил, полилась торжественная свадебная песня – эпиталама.