Роман с героем конгруэнтно роман с собой

Я буду вечно ждать тебя. Откуда ждать — с войны? с охоты? А неохота уточнять, я просто вечно буду ждать, не все ль равно — откуда ждать, ну с педсовета, ну с уроков. С мороза, например, зимой, чтоб побыл пять минут со мной, из турпохода — в летний зной, где ты — герой и так свободен сам с собой. Да отовсюду буду ждать, да ниоткуда буду ждать, откуда же могу я знать — мне ждать тебя откуда, я просто вечно буду ждать и вечно ждать я буду. Подумаешь! — ты не придешь, как будто что изменишь! Как будто нож, коль в ножны ты его воткнешь, коль ты в сундук его запрешь, коль ты во тьму его швырнешь — нож мене. Ну не зарежет — так проколет, ну не до смерти — так до боли, в постели ночью или в школе, на людях или в чистом поле.

Заклятие — видимо. Ну, жди, на доброе здоровье…

Маргарита мне как-то дала прочитать Машкино сочинение. Это акт большого доверия, обычно сочинений Маргарита читать никому не дает, ни коллегам, которым вдруг хочется таким путем вникнуть в душевную жизнь своих подданных, ни тем паче — родителям или там друзьям, просто — из интереса. Считает сочинения делом интимным, в принципе — непубличным, касающимся лишь автора и того, кому писано. Впрочем, ей-то действительно сдают порой исповеди на тетрадных листах, шире и помимо темы. На меня запрет этот — с понятным условием глухой тайны — не распространен, иначе чего бы мне в школе делать, тут это понимают, поэтому мне в нашей школе и легко.

А Машкиных работ я сама никогда не читаю: не хочу подглядывать за собственной дочерью, для меня, как и для Маргариты, писание — интимный процесс, сочинение — как письмо, не полезу же я к Машке в стол знакомиться с ее письмами. Сама она своих опусов по литературе сроду мне не показывала, в отличие — от математических, где гордость свидетеля даже ищет. И правильно делает! Я где-нибудь вдруг хмыкну или задеру бровь, а Машка слишком еще в суждениях некрепка, обидится, застесняется своей же мысли, другой раз поостережется сказать, как думает, нет, это нам ни к чему. А тут Маргарита вдруг сама предложила, даже как-то — с настойчивостью. И я взяла. Тему точно не помню, что-то про смысл и суть детской литературы на неведомых мне прозаиках, сплошь — Прибалтика, я постыдно плохо их знаю, мало читала, а Машка любит. В сочинении Машка писала, что смысл и суть детской литературы, на ее взгляд, в спасении ребенка от одиночества. Я даже охнула — от неожиданности. Неожиданно — что Машка нашла эти слова, я, например, не нашла, хоть что-то такое чувствовала. И от печали охнула я внутри — значит, и мой ребенок спасался, небось и сейчас спасается таким образом. Одиночество, правда, в любом возрасте необходимо, без него — развития нет. Вопрос: в дозе. Но если человек так осознанно формулирует внутреннюю цель, то у него самого этого одиночества, видимо, перебор? А я-то считала, что Машка у меня обеспечена пониманием и общением, с такой-то золоченой матерью!..

Нет, детские книжки надо писать, детские, это — святое.

Как надоело мне с тобою рвать навек, что значит — на неделю, и с каждым разом лишь яснее понимать, что это — вечные качели, скорей луну ребенок мячиком собьет с орбиты, скорей волну дельфин последним остановит криком, чем я пойму, что мы с тобой — чужие…

Блестящи наши с Ним разговоры по телефону, полуторачасовые, пожизненно-ежедневные, неизменно-добрые, даже — беру на себя смелость сказать — легкие, если высший пилотаж — легкость. Ведь я же и у других на уроках сижу, не удерживаюсь, пропускаю — Его, пропускаю невосполнимо, это всегда катастрофа, не терпится — узнать, что же я пропустила, упиться своей потерей. Дома я бросаюсь к телефону с порога, в пальто, Машка стаскивает с меня, кричит: «Ты б хоть поела! Никуда он не денется!» Я отмахиваюсь, уже кручу номер. Сам Он тоже звонит, я знаю, что это Он — по звонку, кругом уважительно замолкают, безоговорочно принимают свою вторичность, прощаются шепотом, я и не отвечаю, только вроде трясу головой, они уходят на цыпочках, слышно, как Машка поносит меня в коридоре, Его она — как правило — не затрагивает, это мне удивительно.

В телефон — Он свободен, когда есть механическая преграда, смел и исполнен сарказма, находчив, незакомплексован. Видимо, ощущает себя в полной безопасности от посягательств на личность. Разговор развивается по жесткой схеме, которую уже знаю, и требует временной протяженности. Первые минут пять слова Его неточны, скорее — отталкивают, чем дают приблизиться, контакта еще нету. Идет вступление типа драчливо-подросткового: «А? Это ты? Ну как? А вот он я! А не об чем толковать! Ну, если тебе так хочется». Далее — все выравнивается, голос густеет. Валом валит насыщенно-информативная часть, из которой следует, что новостей — уйма, школа — лучшее место на земле, учитель — единственная профессия, а рассказать — некому, чтоб разделили восторг достойно и с пониманием.