— Ему было очень много дано, — медленно, растягивая слова произнёс Арден, снова глядя будто бы куда-то внутрь себя, в собственные полузабытые воспоминания. — Блестящий молодой человек — это как раз про него. Всё остальное... — Точно проснувшись, Арден вдруг вскинул голову: — С чего вдруг такой интерес?
— Мне всегда нравились «Старшие зеркала Ангрима», не представляете, как я ждал следующую книгу, — Ред не обманывал; и он до сих пор поверить не мог, что разговаривал теперь с живым Анселем Филдингом, правда, сильно повзрослевшим. — А когда я понял, в какой дом я поеду на работу, то прочитал биографию. Что в этом плохого?
— Любопытство. Оно мне не нравится.
— Это естественное чувство.
Арден подошёл к зеркалу и сделал то, на что так и не решился Ред: раскрыл створки. Отражения были затуманены тончайшим слоем пыли, а кое-где амальгама разрушилась, пойдя тёмными точками, словно брызгами. Правая створка, точно как в книге, немного искажала предметы, делая их более вытянутыми. Реду хотелось подойти ближе, осмотреть резьбу, встать так, чтобы в створках увидеть коридор отражений, но он не смел.
Он бы не мог сказать, что Арден его пугал, но в его присутствии он чувствовал странное напряжение — и почти совсем не чувствовал той ненависти, что привела его сюда.
— Я не входил сюда три года, — произнёс Арден. — Хотите, расскажу, почему леди Виктории пришлось сочинять для меня сказки? — Он на секунду повернулся к Реду, и в полумраке глаза блеснули как-то слишком сильно, влажно. — Через два дня после знакомства со мной Колин спросил, не приходят ли ко мне корриганы [1]. Я сказал, что нет, не приходят. А он сказал, что на месте Каверли раньше стоял другой дом, настоящий замок, со стенами, подвесным мостом и рвом. Это, кстати, правда, — добавил Арден. — Потом стены разрушили, ров засыпали, вместе с жившими там корриганами. Но они остались живы, поселились в подвалах нового дома и жаждут мести. Я бы не поверил, если бы... Колин был болен, вы знаете, но тогда с ним не происходило ещё ничего по-настоящему плохого. У него только внезапно холодела кожа на ногах, словно его касались чем-то холодным. И это место покрывалось мурашками. Обычно от холода покрываешься мурашками весь, или только руки, ну или ноги. А у него мурашки появлялись ровно в том месте, где он чувствовал это фантомное прикосновение. Иногда пятно было небольшим, размером с яблоко, иногда чуть не на всё бедро. По-разному. Но чаще всего это была полоса дюйма в три шириной или такое необычное пятно, по форме напоминавшее то ли звезду, то ли отпечаток ладони с шестью пальцами. Мы поднимались вечером по лестнице в свои комнаты, и он вдруг заорал, что его кто-то схватил, а потом, когда мы вошли в комнату, показал, как высыпали мурашки. Это странно выглядело, правда. Отпечаток чьей-то руки. Такое нельзя симулировать... Колин делал так ещё несколько раз. И я поверил, что это корриганы, что они... В общем, я был впечатлительным ребёнком, тем более, недавно попал в дом, где жили братья Мидсаммер. Когда Колину надо было возвращаться в школу, он сказал, что раз его теперь дома не будет, корриганы станут приходить ко мне, захотят утянуть меня под землю, где до сих пор есть останки старого рва, полуразрушенная кладка, чёрная гнилая вода, которая не может вытечь оттуда уже триста лет...
Реду от шелестящего и размеренного голоса Ардена, негромко раздававшегося в темноте, стало не по себе. Он представил ров, засыпанных в нём корриганов, темноту, одинокого ребёнка... Подземное кольцо вокруг дома, заполненное смолистой трёхсотлетней жижей. И никакой здравый смысл, никакие убеждения, что не может быть трёхсотлетней воды, не помогали.
— Вы боялись, что явятся корриганы? — спросил он.
— Сначала только их, потом страхи начали разрастаться, я придумал ещё кучу всяких созданий. Я не мог избавиться от этого ещё год, хотя леди Виктория, конечно, рассказала, откуда у Колина возникало ощущение холода. Сказала, что ему очень нелегко и я должен пожалеть его и не сердиться за шутку.
Арден молчал и смотрел на себя в зеркало, словно впервые увидев. Ред видел одновременно его правильный острый профиль и отражение лица в зеркале. Он не хотел думать об этом, не хотел думать об Ардене так, но тот был красив. В его чертах было что-то хрупкое и одновременно властное, почти завораживающее, и Ред чуть не застонал от того, что не мог вспомнить, где же это видел — не само лицо, а вот это колдовское и опасное в облике. И вот тут он впервые подумал об этом: о том, что Арден мог интересоваться мужчинами. Вернее, о том, что мужчины должны были интересоваться им. Отвечал ли он?
Ред опомнился и отвёл взгляд — он уже с десяток секунд рассматривал Ардена. Уши и щёки у него лихорадочно горели, и он надеялся, что в темноте этого не видно.
— Опустите шторы и закройте комнату, — распорядился Арден. — Вам здесь нечего делать.