Роман с Луной

Вообще у меня шикарный голос, наследственный, Ритин, богатый модуляциями. Я, собственно, даже внешне на него не тяну. Мне хорошо было бы выступать по радио. Жаль, что я часто простужаюсь, сипну. За это меня когда-то в школе прозвали Сиплый Ежик.

– Мария! У меня к вам дело. – Он помолчал, явно собираясь завязать со мной серьезный разговор. – Кругом царит жестокий нрав, – произнес он с неподдельной болью. – Земля в огне, война, экологический катастроф, этнический конфликт, энергетический кризис, голод и страдание – вот мир, в котором мы живьем. Особенно остро это у нас на Запад. Мы должны стать добрее. Более открытый друг другу. Понимайш? Мой русский язык – слишком бедный – выразить мои чувства. The humankind катится в hell.

– Я вас отлично понимаю, – воскликнула я, вся в жару. Он даже опешил немного, не ожидал, что его призыв умягчать злые сердца встретит во мне такой живой отклик. – Но что мне делать? Чем помочь?

– Нас может спасти одно, – промолвил он. – Каштанка!

– Да! – подтвердила я. – КТО-КТО???

– «Каштанка», Чехов! – он убежденно повторил. – Я режиссер. Карту-ун. Мультфильм. Мне нужен сценарист.

– А вы откуда мне звоните?

– Есть такой город – Холливу-уд! – он отвечает.

– Вот вы приедете, – я говорю, – заключим договор…

Пытаюсь привнести в наш разговор крупицу холодного рассудка. Но он возразил:

– Нельзя теряйт минуты! Врэмя – Апокалипсис.

– А мой аванс? – я спрашиваю со слабой надеждой.

– В убытке не останьетесь, Мария, – весомо произносит Вольдемар Персиц. – Сценарий для Холливу-уд стоит не меньше, чем двадцать пьять тысяч долларов. Итак, мы ждем рождественская сказка из Россия. Зима, ваш позапрошлый вьек, кружится снег – на весь экран, извозчик в шубе, пар из лошадиных ноздрей. По снегу бежит Каштанка… Okey? Садитесь и пишите.

Черт, не люблю я начинать без аванса. Тем более для Голливуда. К тому же Кеша после того случая с правительством Москвы стал жутко подозрителен.

– Да ну эту Каштанку! – говорил Кеша, вдохновленный предстоящей покупкой песочных часов арабским шейхом. – Намучаешься ты с ней. А Персик даже телефона тебе не оставил.

– Не Персик, а Персиц! Вольдемар Персиц! Ты еще услышишь это имя.

– А если я его больше не услышу? – гадал Кеша на кофейной гуще. – А ты накропаешь сценарий? Куда мы его потом? Свердловская киностудия такой голливудской туфты не примет.

Все это будило во мне сомнения и замешательство. Но раз уж мы на алтарь нашей славы уже возложили столько жертвенных тельцов, стоило ли останавливаться на всем скаку? Ох, как меня Кеша отругал, когда я тут недавно подошла к телефону, а мне говорят:

– Мы звоним заказать работу художнику Иннокентию. Он, наверное, бедный и голодный?

Я ответила:

– Нет, вы знаете, он сытый и богатый.

Я ведь и сама небольшой любитель заказных сценариев. Они ничего не дают душе и даже, напротив, убивают поэзию. Вообще меня очень занимает жизнь, поэтому я мало работаю как писатель. Творческая энергия выплескивается, хлещет, переливается – в людей, в перипетии, любовь, так много пережито, исхожено всего, так много потерь, они меня зажали изнутри, как в переполненном вагоне. А для творчества необходимо глубокое дыхание и простор.

Но я со своей хозяйственной сметкой все-таки принялась за «Каштанку».

Давно я Чехова не брала с полки – а тут наугад протянула руку, взяла шестой том – у нас классическое, коричневое собрание сочинений, которое до сих пор пахнет канцелярским клеем, со скрепками внутри – где на обложке золоченое тиснение А. П. Чехов, открыла – «Каштанка»!

Ну, до чего же я не любила этот рассказ в детстве. Тем более, Антон Павлович выкинул такой фортель, я только теперь поняла, что повествованье ведется фактически от ее лица – похожего мордой на лисицу! Там прямо царит затуманенное собачье сознание – неясность, смутность, зыбкость, все происходит в мире-мареве, мире-мираже! Как он умудрился влезть в ее шкуру, я до сих пор не пойму…

Каштанка, душа моя, даже отпетый бедолага Башмачкин со своей пресловутой шинелью, коллежский асессор майор Ковалев, плачущий о сбежавшем носе, и страстотерпец господин Голядкин, ей-богу, и те выглядят сохранней.

Я не знала, получится ли у нас с Вольдемаром растопить сердца блуждающих людей Кали-юги, вдохнуть сострадание, милосердие к малым сим, обратить их на путь истинный – мое лично сердце рвалось в клочья от жалости и вселенской любви. Особенно в эпизоде той нескончаемо тоскливой ночи, когда стал умирать ученый гусь. И клоун, печально вздыхая, говорил: «Бедный Иван Иваныч! А я-то мечтал, что весной повезу тебя на дачу и буду гулять с тобой по зеленой травке. Милое животное, хороший мой товарищ, тебя уже нет! Как же я буду обходиться без тебя?» Я уж не говорю о заключительной сцене, когда незадачливый m-r Жорж – на манеже, растерянный, расстроенный, глядя вслед убегающей от него навсегда Каштанке, под свист и улюлюканье публики повторял: «Тетка!.. Тетка…» О, я знаю, как это бывает: все валится вокруг, и ты понятия не имеешь – восстановится ли привычный ход событий?.. Или это непоправимая катастрофа?