Солнечный ветер овевал нашу Землю, вспыхивали огни святого Эльма, сквозь разрывы облаков просвечивали лазоревые моря и отчетливо слышались разговоры полузаснувших рыб, – такая живая, пульсирующая, наполненная тьмой-тьмущей созданий – иллюзорных форм божественного. Собирая заслуги по крупицам, объятые безмерной тоской, в течение бесконечно великих эонов они ожидают, пока обретут драгоценное человеческое рождение.
Прах, песок, камни и дерева, жизнь, такая ослепительная, прозрачная и неисчерпаемая, жажда обретения, славы, похвалы, наши страхи разлук и утрат, в сутолоке полдня пронизывали нас солнечное сияние, а также блеск лунного света, перемешанные с ветром, огнем, водой и землей. Корни воображения, снов, галлюцинаций, где реальное остается полнейшей тайной, города, скованные снегами, путь освобождения от череды рождений, храм Гуань-Инь на Благоухающей горе, Мост Поцелуев и дерево Бодхи, которое последним исчезнет при кончине мира и проявится первым при новом рождении.
– Ой, – нарушила Тася наше потрясенное молчание, – завтра же купим тюль на окна.
– И шторы с веселеньким рисуночком, – добавила Рита.
– Все постепенно образуется, – сказал мой мудрый мальчик.
– Ну, – я спросила, – кто будет чай, кто будет кофе? Мы вернулись к столу. Только Герасим остался спать на коврике у батареи под окном.
Кеша налил себе рюмочку и поставил на вертушку «Веги» виниловую грампластинку Джона Леннона, которую хранил еще со времен студенческой юности. И зазвучала песня, та самая, знаменитая, которую в 1971 году сочинил и исполнил на белом рояле битл в синих круглых очках. Сам рояль со следами его сигарет на крышке был потом продан за полтора миллиона фунтов стерлингов, очки сданы в музей, а пластинка все это время пылилась у Кеши на полке вместе с его первыми картинами – до этого торжественного дня.
– запел Джон, —