— Пора, что ли? Неужели ты решился? Девка вряд ли тебя ждала, а твою неопытность и сраную интеллигентность такая лялечка терпеть не будет. У неё на мордочке написано, что дырочка стволами чересчур раскачана. Она развальцована, Юрьев. На хрена тебе этот уже не жёлтый одуванчик? Или ты надумал опыта набраться? — такой же лейтенантик, как и я, внезапно шумно прыскает. — Берёгся-берёгся, а тут вдруг — на тебе? Не спусти в парадные штаны, курсант. Теорию ты, вероятно, изучил? Переходим к практическим занятиям, похоже?
— Не твоё дело, — пренебрежительно вздёргиваю губы.
— Без проблем. Только…
— Угу? — специально выставляю из-под фуражки ухо.
— Потом не ной, сынок. И презики держи под ручкой. От таких шалашовок можно получить букет не душистых алых роз, а творожистого кисленького зелья на промежность вместо вязкого лосьона, разглаживающего морщины на твоей мошонке.
— Замётано.
«Агафонов!» — выкрикивает громко и довольно резко косящийся на нас постоянно чем-то недовольный начальник родного факультета.
— Тшш! Ребята-а-а, похоже, понеслась. Заткнулись, братья. Отставить пошленькие разговоры…
Торжественное мероприятие по случаю выпуска очередной партии курсантов института внутренних дел уже два часа как объявлено открытым. Три взвода свежеиспеченных ментов миролюбиво загорают на вычищенной до блеска площади перед монументом сотрудникам правоохранительных органов, погибшим в неравных схватках с преступной швалью, в ожидании расслабляющей все мышцы и сознание команды.
После вручения дипломов, крепких рукопожатий, обязательных слов благодарности от всхлипывающих и то и дело украдкой утирающих слезу родителей, корявых поздравлений от вчерашних желторотых пацанов, а сегодня уже почти профессионалов в уголовном или ещё каком родной стране угодном деле, после государственного гимна, возложения цветов и преклонения коленей перед знаменем покинутого заведения, которому лысые юнцы отдали аж целых пять лучших лет своей недолгой жизни, мы наконец-таки проходим строгим маршем перед первыми людьми института, важными шишками небольшого города и даже нашей области, улюлюкающими предками и хихикающими девчушками, каждой из которых уже не терпится обнять свой лысый «краш» и непослушную «любимку», а проще говоря — на волю выпущенного молодца, затосковавшего за лаской необъезженного жеребца, подписанным широким росчерком пера приказом об отчислении из состава курсантов в связи с окончанием грёбаной учёбы. И вот мы, подкинув в воздух горсть отечественных монет и новые фуражки, орём на всевозможные басы, при этом мощно раздирая глотки:
«Всё! Всё! Всё! Ура, пацаны! Это дембель, наш заветный выпуск! Линяем с чистой совестью под тёпленькую сиську к мамке!»…
— Поздравляю, сынок, — вот она как раз и дёргает мои плечи, неосторожно задевая похрустывающие от новизны погоны. — Какой же ты красивый, Ромочка. Форма юноше всегда к лицу. Ну, что ты? Куда смотришь? Что произошло? Кто там ждёт?
— Мам, перестань, — не глядя отступаю и смахиваю её руки. — Это офицерская парадная форма, а не вечерний туалет. Не надо.
— Дружки, что ли, смотрят? И пусть! Чего ты злишься? Только лентяи и дураки глазеют, тупо разевая рот. Смотрят, прицениваются, значит, нечем добрым молодцам заняться. Пялятся, как недоумки. Быдлота, да и только.
Не отвечаю, зато одариваю маму чертовски недовольным взглядом — вознаграждаю своим лицом, обезображенным презрением.
— Господи! — теперь она клекочет, под брови закатив глаза. — Ром, как пожелаешь. Не буду, не буду. Ничего не буду! — и, наконец, перекрестив руки на груди, тяжело вздыхает. — Игорь, скажи хоть что-нибудь.
Отец немногословен. Впрочем, как обычно. Но без внимания просьбу всё-таки не оставляет:
— Ему не до нас, Марго. Это ясно. Друзья вокруг гудят, красивые девушки в опасной близости вьются, забронированное кафе уже зовёт. Какие, кстати, планы до обязательного принятия пищи?
— Ой-ой! Девушки? Какие ещё девушки? Сдались ему эти вертихвостки. Ведут себя, между прочим, очень вызывающе. Вешаются мальчикам на шеи, прыгают, хихикают, как идиотки, чушь трезвонят. Ни одной симпатичной и достойной крошки. Ромка — серьёзный мужчина! Да? Да, сынок! — себе же отвечает. — Девки выродились — моё мнение. Мало того, что поведение оставляет желать лучшего, так ещё и со вкусом огромные проблемы. То грудь выставят на обозрение, а там и смотреть-то не на что. Бюстгальтер самопальный, сшитый на собственной коленке. А прыщики-соски подскакивают, словно кто зелёный горошек ей в декольте засунул. То откровенными трусиками светят. Шнурок между ягодичек протянула и размазывает дерьмо у ножек. А потом инфекции, о которых я ежедневно на работе слушаю. Знаешь, сколько таких форсящих ко мне потом в слезах за помощью обращаются?
— Что насчёт врачебной тайны, Рита? — по-моему, отец её стыдит и остужает.