Роман… С Ольгой (СИ)

— Никаких имён, никаких фамилий. Скупая, но весьма красноречивая статистика и мой многолетний опыт в придачу. Так вот, все эти кружева и рюши, обритые лобки, смолою выскобленная и подсушенная обыкновенным тальком кожа — красиво, гигиенично, если дальше не смотреть, но я могу копнуть поглубже, поставив зеркала и взяв мазок на микрофлору. Так вот…

— Ма-а-ам, — а я уверен, что краснею.

— А там… — она опять сжимает мои плечи. — Ром, там ничего хорошего: коричневые пятна, грязь, жуткий запах, густые синяки, многозначительные кровоподтёки и чужие отпечатки пальцев. Ей только двадцать лет исполнилось, а её амбулаторная карточка, уже по толщине в большой мужской палец, пестрит не одним неутешительным диагнозом. Считай это моей принципиальной позицией, сынок. Твоя жена должна быть чистой. Или непорочной, что, впрочем, одно и то же. Ты скажешь ей за благоразумие и мне за наставление «спасибо». Ваши дети — семейное здоровье в целом. В конце концов, никто не возражает против психологически устойчивой обстановки в доме. Современная женщина должна быть подозрительно спокойна.

— Маргарита… — шипит отец. — Что? — теперь он будто бы прислушивается. — «Подозрительно спокойна»?

— В хорошем смысле этого слова. Не люблю невоспитанных сучек, — сильно скашивает взгляд. А там, в той стороне, как раз визжит от радости ополоумевшая дура. — Такое поведение современность называет игривым шармом, если я не ошибаюсь. Я не придерживаюсь моды, и вам, — придавливает кончик моего носа, — и вам, — на этом обращается к отцу, — об этом давным-давно известно. Мой сын достоин исключительного и только лучшего.

— Речь не о нём, — папа, как шпион, оглядывается по сторонам. — Ты, представительница слабого пола, оскорбляешь своих же, если можно так сказать, малолетних сестёр на серьёзном глазу. Вливаешь сыну эту ересь в уши. Уместно ли это вообще? Тем более, сегодня.

— Не скажу сейчас — навек замолчу. Эти девушки — будущие матери. Смотри! — как будто силой принуждает повернуться. — Сколько в ней сантиметров? Сто шестьдесят? Возможно, меньше. Дымит, как паровоз. Матом кроет так, что вянут уши. Дешёвое и жалкое подобие мудрой женщины. Да-да, мудрой! Я не ошиблась. Мужчина — голова, а женщина — шея, которая несмотря на тонкость и субтильность, удерживает мозг на нужном месте. Какое определение напрашивается?

— Понятия не имею, — отец ей отвечает.

— Мудрость, любовь моя. Это мудрость. Многознание, как известно, уму не научает.

— Что-что? — заявляем с папой в один голос.

— Не помню, кто это сказал, но в точку же! Не количеством, а качеством измеряется познанное, мальчики. Это, между прочим, и к сексу относится.

— Ох, чёрт! Ром, прости свою мать. Рит, устроила партийное собрание. Мы его задерживаем, по-видимому, нарочно. Неужели…

— Смотри-смотри, — а мать, прищурившись, наводит резкость, — на безымянном пальчике с обкусанным ногтем у этой девки блестит кольцо. То есть какой-то дурашка уже сделал этой шлюшке предложение. Готова поставить деньги, мальчики, на то, что я скоро встречу эту блеющую козу на своём рабочем месте. Буду вытирать ей сопельки, прописывая вот такое количество тяжелых медикаментов и амбулаторных манипуляций. Половой покой с любимым мужем покажется ей пыткой. Парень молодой, а жена… Откровенная проныра! Шлюха во-о-о-от с таким пробегом. Всё! Всё! — мама выставляет руки. — Я сдаюсь и умолкаю. Но…

— Поговорим о любви, семья? — отец пытается сместить угол случайного обзора. — Контрацептивы есть, сынок? — шепчет мне на ухо, задевая носом край форменной фуражки. — Фу, чёрт! Уже отвык от этой хрени.

— Всё в порядке, — тихо отвечаю.

— Ну и ладно. Моё дело — предупредить, — а мать никак не унимается. — Ромочка, ты так вырос. Мышцы каменные, а взгляд стальной. Рука власти, да? Карающий меч правосудия? Ух!

— Ма-ма… — тяну лениво, по слогам.

— Казарма сделала из мальчика мужчину, Рита. Отпусти его, а то разбалуешь. Разве ты не видишь, что взрослому сыну надоедливые предки, к тому же шамкающие вставными челюстями, абсолютно неинтересны. А твои лирические отступления относительно морального облика подрастающего поколения надо конспектировать, да только сын окончил ненавистную учебку и, наконец-то, переходит на полевые работы. Твои идеи, Марго, возможно, устарели. Ты, любовь моя, жадна на склоки. Любишь, чтобы синим пламенем горело, а жар, Рита, не каждому по душе. Мне нравится это поколение. По крайней мере, с ними я становлюсь лет на -дцать моложе. Я прав, старина?

— Меня ждут ребята, — во все глаза таращусь на отца. — Спасибо за поддержку! Но ты не прав. Скорее, так! Время для семейного сеанса неподходящее.

— Ну-ну! Ладно. Забыли. Итак, поздравляю, товарищ лейтенант. Служи с честью, старик. Такие слова ждал? Нечто подобное желал услышать?

— Да.

— Дальше по расписанию намечен отпуск?

— Двадцать восемь дней.

— Неплохо. А распределение получил?

Сказать ему «спасибо»? Уверен, что папа руку приложил к тому, чтобы его сына взяли под крыло так называемые «лучшие из лучших».

— Да.

— Доволен?

— Да.

— Да? — уточняет, прищурившись лукаво.

— Так точно! — по-лошадиному башкой мотаю.