Роман… С Ольгой

— Не смеши кота. Смотри, — вытянув руку, он указывает на два блестящих глаза, следящих за нами, — он хочет, чтобы я с тобой прилёг. Лёль, очень хочется спать. Разморило на природе. Идём в кровать, а?

А она…?

В перерывах между поцелуями, которыми Ромка мучает меня, я слышу тот же стук таких себе полозьев качающегося кресла на веранде, где Марго в одиночестве токует. Она ведь там? Ещё чего-то хочет? Старшая, наверное, не закончила? Свекровь, похоже, ждёт меня.

— Один год, жена, — шепчет Юрьев, пока сминает мою грудь и трогает губами кожу у основания шеи. — Будь со мной, любимая.

— Нет, — отворачиваюсь и сразу же встречаюсь слегка поплывшим взглядом с притаившимся наблюдателем за нами. — Господи! — жмурюсь и возвращаюсь лицом к тому, кто тоже смотрит на меня. — Чёрт! — смаргиваю несколько раз и раскрываю рот, который Юрьев закрывает наглым поцелуем.

— Я люблю тебя…

Последнее, что касается моих ушей, перед проникающим, чуть-чуть болезненным, а после сильно распирающим изнутри толчком.

«Вот так!» — шепчет муж дрожащими губами и в кои-то веки не отводит глаз…

Глава 19

То же время

— Доброе утро, — мягко трогает моё плечо. — Всё хорошо?

— Доброе, — отставив в сторону пустой стакан и прищурившись, я пристально слежу за тем, как мать неторопливо и спокойно передвигается на маленькой по габаритам кухне, сейчас свободной от четырёх голодных ртов. — Да, порядок. Ты куда-то собираешься?

— Пойдём с отцом к соседям. В гости! — смеётся, прикрывая рот рукой. — Ох, как рано-то! Оля спит? — внезапно переходит на еле слышный шёпот.

— Да. Какие соседи, какие гости, ма? — тем же шёпотом пытаю.

— Миша и Валентина. Они давно нас приглашали, а мы вот наконец решились.

Вообще, как говорят, по барабану! Тем более что никого из местных лично я не знаю. Однако:

— Сейчас семь утра. Для визитов не рановато? Люди, вероятно, отдыхают, а тут: «Здравствуйте, а мы у вас позавтракать решили!». Это какое-то помутнение рассудка? Чем занят папа?

По-моему, выносит из дому здоровые дорожные сумки, но плавно тормозит у выхода, конкретно в том узком месте, где начинается «язык» немногочисленных ступенек и где резной и деревянный козырёк веранды служит одним-единственным спасением от зарядившего, возможно, на целый день дождя.

— Остановись на одну минуту и объясни. Это из-за того, что ночью произошло?

А что, собственно говоря, случилось? Поговорили, как обеспокоенная мать с непослушным сыном, и по комнатушкам быстро разошлись.

— Нет. Ромочка, пожалуйста, не задерживай меня.

— Блядь, да…

— Тшш! — приставив палец к носу, просит помолчать и нецензурщину не выдавать. — Не повышай голос, пожалуйста. Лёлика нельзя будить.

В ход, по всей видимости, пошёл шантаж и грубая манипуляция, поэтому на последние слова внимания вообще не обращаю.

— Я, действительно, не догоняю, какого чёрта вы творите. Мам, — пару раз прикладываю кулаком по своей груди, перезаряжая спотыкающееся на ухабах, оттого сбивающееся с ритма сердце, — пойми, пожалуйста, что я не пацан, который нуждается в твоих советах, обнимашках и поглаживаниях по голове в часы заката. Я бы запросто мог их тоже раздавать, если бы имел своих детей. В чём проблема? — кручу у неё под носом пальцем, приказывая ни хрена не нагнетать. — Отвечай, пока спрашиваю, иначе…

Уверен, что первой фразой будет:

«Как ты разговариваешь со мной? Забыл, по-видимому? Я же мать!».

— Ударишь? — вскинув подбородок, громким вызовом бравирует.

— Пиздец! — цежу сквозь зубы и грозно шикаю. — Как умело ты переводишь стрелки на себя. Ударить, означает, прослыть неблагодарной сволочью, которой эта мать всё, что имела, отдала? Заканчивай спекуляции. Остановись, пока не стало поздно. Мы приезжаем к вам, но тяжёлые морально визиты вежливости можем скоро прекратить. Она страдает, когда с тобой так ласково и приторно общается. Оля болеет по семь дней после того, как ты поддержишь её тёплыми и нежными словами, потом по голове погладишь или скажешь, как сильно сожалеешь, что всё не так сложилось, как было в юрьевском евангелие описано. Я только одного не понимаю, дорогие женщины, если вы друг другу так неприятны, а в задушевных разговорах — практически невыносимы, то выскажетесь один раз и навсегда. Кружите, как коршуны. Вертите друг дружкой, словно в кукольный театр на потеху публике играете. Кусаетесь и кровь пускаете, но челюсти на горле не смыкаете. Это…

— Она знает! — мать гордо выставляет нос. — Олечка всё понимает, Рома. Закончим на этом. Я ей слова больше не скажу, раз она так болезненно воспринимает. Однако я буду настаивать до конца своих дней на том, что все мои помыслы чисты, а желания просты. Ты зарядил вчера, что не намерен разводиться. Ну что ж…

— Решение не изменю! — стучу ладонью по столу. — Я буду выкручиваться до последнего. Если понадобится, то я запишусь на приёмы ко всем семейным психологам, я обколю себя новокаином, чтобы не чувствовать удары судьбы, которая никак не унимается, а только лишь наращивает силу. Если жена скажет, то…