Роман… С Ольгой

— Но пока их нет, можно посекретничать? Иди ко мне, — сильнее прижимает, ни капли не ослабляя свой захват. — И вообще, любовь моя, ты перевираешь общий смысл того, что я имел в виду. Всё не так звучало. С твоего разрешения я, пожалуй, кое-что процитирую. Оно мне влезло в уши, а оттуда попало на подкорку. Дословно это слышалось так: «Рома, возьми меня за шею, придуши, лиши кровь кислорода и двигайся, не останавливаясь, как в последний раз». Я не соврал? Кстати, как тебе оргазм? Насыщенно и ярко было? Искры сыпались из серых глаз? Красиво кончила, жена. Обожаю смотреть, когда тебя прихватывает. Такая ты милая и беззащитная становишься. Ручки-ножки трусятся, а губки что-то миленькое шепчут. Просто серенький воробышек, которого окатило дождевой водой: и покупаться птенчику хочется, и пёрышки не собирается мочить.

Сказать ему, что почти всегда пищу о том, как сильно:

«Я его люблю!»?

— Прекрати немедленно, — шиплю, не раздвигая губ.

— Сильнее! Глубже! Да! Да! Да! — копирует меня, заметно повышая тон, меняет тёплый бас на мягкий баритон. — Ты великолепна, Лёля, когда пятнышками покрываешься и работаешь сильной мышцей, выжимая пульсирующий член до последней капли. Это грубость, злость, страсть или что?

— Ром, — заметно убавляю звук, — это совершенно не смешно и…

— Юрьев, кажется, слабак, потому что его яйца не звенят, когда он педалирует твою промежность? В этом, по всей видимости, проявляется моя сила? Прости, жена, но я, может быть, и грубиян, и дубина неотёсанная, а временами тупой баран, но то, о чем ты меня просила или просишь, я точно выполнить не смогу. Боюсь, сломаю. Что-то где-то хрустнет и «привет». На хрена мне потом с кривоножкой возиться?

— Молодую и здоровую себе найдешь.

— Вырвать бы тебе язык, Лёлик.

— Без минета останешься, — не задумываясь, молниеносно отвечаю.

— Ты чего?

— Не смешивай, пожалуйста, Божий дар с яичницей.

— Охренеть, как всё чётенько совпало — мои причиндалы и утренний приём пищи. А если скажу, что впитал манеру бесконтрольного поведения с грудным молоком любимой матери, ты ведь не поверишь? Марго бывает жёсткой и бестактной. Предвосхищая твою шутку, скажу, что мать питает нежность только к тем, к кому действительно испытывает глубокие искренние чувства. О чём я?

— Про какой-то случай хотел рассказать, — подсказываю, направляя осторожно. Замираю, предварительно расставив приготовившиеся слушать уши. — Чёрт! — обжегшись о бортик сковороды, одергиваю руку и пальцами зажимаю мочку уха.

— Всё хорошо?

— Угу, — теперь посасываю травмированную подушечку указательного пальца. — Не отвлекайся.

— Короче, присутствовал однажды — случайно, неспециально, очень неожиданно получилось. Так вот, я вынужденно наблюдал, как она прорабатывала несознательную будущую мамашку. Та, мол, опоздала с каким-то анализом, прошляпила очередной скрининг и попала к ужасной Юрьевой с патологией в развитии малыша. Я слышал, как Марго выражалась. Это было страшно и весьма опасно. Страшно, потому что мать утратила всего на одно мгновение человеческий, вернее, женский облик; а опасно, потому что она, размахивая и щёлкая перед носом несознательной дурехи каким-то медицинским инструментом, похожим на прозрачный птичий клюв, в подробностях рассказывала, что той грозит, если, не дай Бог, будущая роженица что-то с собою сотворит. Я не на шутку испугался не внешнего вида своей родительницы, а быстрой смены её настроений. Хлоп-хлоп — она изображает из себя мегеру; хлоп-хлоп — и снова сильно любящая жена и мать.

Сейчас приятно слышать, что с изнаночной стороной характера Маргариты Львовны встретилась не только я, но и мужу кое-что досталось.

— Не отвлекайся, Ромка. То, что происходило за закрытыми дверями в нашей спальне сегодня ночью никак не связано с тем, что ты грубишь и делаешь это в приказном тоне. Кстати, если не станешь мягче и добрее, то я запросто пожалуюсь твоим родителям. Сформулирую жалобу в таком контексте: «Хрупкая жена страдает от превышения силы, а младшему Юрьеву до этого дела нет. Спешно примите меры».

— Отец тебе не поверит. Скажет, что ты, Лёлик, путаешь, возможно, преувеличиваешь и не даешь Ромке шанс. Парень может раскрыться и продемонстрировать не только власть, но и…

— Ха! Скорее, наоборот, — мгновенно отрезаю. — Ничего не придумываю и шанс делегирую регулярно. А Ваш сынок, папа, наслаждается, когда, пережав тонкую сонную артерию, кончает внутрь, не заботясь, между прочим, об интимной безопасности слабой в этот момент не только физически, но и эмоционально, женщины. Я ведь могу забеременеть, Юрьев. Что тогда?

— И? До конца сформулируй, будь добра.

— Мне двадцать три.

— Видимо, я тупой, кроме того, что злой, несдержанный и временами глупый. Я помню про твой возраст.

— Рано, — тяжело вздыхаю, объясняя.

— Мы предохраняемся, солнышко.