Роман с президентом

Между тем есть совершенно иная версия этого происшествия. Существует записка «группы частных аналитиков», присланная в Администрацию президента, в которой доказывается (впрочем, не очень убедительно), что Б. Н. Ельцину намекнули из Вашингтона на самом высоком уровне на желательность холодного приема Никсона в Москве. Именно в это время республиканцы, к которым принадлежал Никсон, вели жесткую критику демократа Клинтона. Американское посольство при первых же раскатах скандала, действительно, и как-то очень суетливо отмежевалось от «поведения» бывшего президента в Москве. Между тем авторы записки утверждали, что программа визита Никсона в Россию была согласована заранее и что Ельцин знал о его намерении встретиться с оппозицией. Реакция Ельцина была явно неадекватна оплошности американского гостя. Зачем было давать указание В. Черномырдину аннулировать его собственную встречу с Никсоном? Удар был слишком силен и совершенно не соответствовал нанесенному «оскорблению».

Что же подняло руку Бориса Николаевича для такой звонкой оплеухи? Можно ли исключить завуалированную просьбу «друга Билла» чуть-чуть поставить на место «друга Ричарда»?

Авторы записки утверждают, что «унижение» Никсона в Москве было ответной «вежливостью» Ельцина за активную поддержку Клинтоном действий российского президента в «трудной и скользкой ситуации» октября 1993 года.

Я не верю в эту версию. На мой взгляд, она является продуктом чисто российского воображения и опирается на дурные российские традиции: если ты оппонент, то тебя нужно «размазать по стене».

Так или иначе, но на следующий день Борис Николаевич, почувствовав, что произвел слишком большой «погром», предложил мне сделать смягчающее заявление. Подобных эпизодов в кремлевской практике было немало.

Но ущерб авторитету президента наносили не столько они, сколько общее нарастание житейских трудностей населения в стране. И несмотря на это Ельцину еще в течение почти целого года удавалось сохранять довольно высокий рейтинг. Среди черт, вызывавших наибольшие симпатии к президенту, участники опросов отмечали прямоту, простоту, честность, решительность, твердость характера. То есть на президента работали те черты, которые, в сущности, определяют русский национальный характер. Идентификации с русским характером способствовала и внешность Ельцина — высокий рост, массивность фигуры, крупные черты лица. На вопрос, является ли основой доброжелательного отношения к Ельцину то, что он олицетворяет типично русский национальный характер, позитивно ответила большая часть опрошенных. Весенний опрос 1994 года выявил интересную особенность: относительную стабильность отношения населения к первому президенту России, несмотря на все сложнейшие события — трагический октябрь 1993 года, выборы в Государственную думу и принятие новой Конституции в декабре того же года. Ельцин как бы оценивался вне этих политических событий. Но иногда создавалось впечатление, что Ельцин ведет войну сам против себя. Руцкой, Зюганов, Хасбулатов, все ненавидящие его депутаты вместе взятые не нанесли ему такого морального ущерба, какой нанес себе он сам одной своей поездкой в Германию.

Не хочется описывать то, что прошло. Тем более, что репортажи с живыми картинками «конфузов» прошли по экранам всего мира. Я сопровождал Бориса Николаевича в той злополучной поездке и помню, какое тяжелое впечатление берлинские эпизоды произвели на тех членов делегации, которые впервые выезжали с президентом. Они просто не верили своим глазам. И нужно отдать должное губернатору Нижнего Новгорода Немцову и главе администрации Московской области Тяжлову, которые не стали хихикать, как многие другие, в рукав, а в тот же день в резиденции президента зашли к Борису Николаевичу и, что называется, по мужски, по-русски сказали ему все, что думают по этому поводу.

Помню непростой разговор с Немцовым, человеком прямым, смелым. Он напустился на меня с упреками: «Что же вы, помощники Бориса Николаевича, куда смотрите? Почему молчите? Боитесь потерять кресло? Почему не поговорите с Борисом Николаевичем напрямую? Может быть, ему нужно помочь…»

Я не стал говорить, что такие разговоры были. Тем более что толку от них было немного.

Буквально за несколько дней до злополучной поездки в Германию, отчасти по накопившимся негативным факторам, отчасти интуитивно предчувствуя надвигавшиеся неприятности, я передал Борису Николаевичу личную записку. В целом она касалась оценки общей политической ситуации в стране. Но это была своего рода декоративная заставка. Главное, о чем мне хотелось поставить президента в известность, — это нарастающая в обществе критика в его адрес. Для меня становилось все более очевидным, что сам он не видит себя со стороны, явно переоценивая отношение к себе народа. Словом, задача была не из простых. Важно было и предостеречь, и не обидеть президента.

Я писал: