Роман (СИ)

- Папа застрелили в упор. Он сразу упал, и умер. Нас и всех, кто с нами остался, всех застрелили в упор, потому что загнали в тесный подвал, как овец. Среди ночи. Не

объявляя правды своих намерений. Убийцы открыли беспорядочную бандитскую стрельбу. Позор. Меня сразу убить им не удалось.. Видимо потому, что я сидел на стуле. У меня распухло колено, мне и мама принесли стулья. Но меня дострелил их вожак. Мои милые сёстры, они такого не могли увидеть даже в самом страшном сне. Их тоже достреливали. А младшая Анастасия всё отбивалась от убийц, махая руками. Они её штыками да прикладами добили.

Алексей сделал паузу, не спуская глаз с Голицына. А затем, продолжил.

- Потом, я в более спокойном состоянии духа, смог наблюдать за тем как убийцы старались замести следы своего преступления. Они завернули нас в простыни и ещё в какие то тряпки, покидали в грузовик, повезли. Грузовик по дороге застрял. Нас перегрузили в телеги. Привезли на место, к заброшенной шахте какого-то рудника. Сгрузили, сорвали с нас одежды. Ругались при делёжке драгоценных камушков с девичьего белья. Наконец покидали нас в шахту и зачем-то забросали гранатами. После взрывов, они уехали. Но на следующую ночь опять приехали. Повытаскивали нас обратно. Стали рубить нас на куски, обливать серной кислотой, жечь на кострах, и снова бросать в какие-то ямы. Засыпать землёй, покрывать шпалами, и трамбовать грузовиком.

Цесаревич замолчал. Вернулся на своё место, стал перед столом, и, с укором глядя в лицо Голицына, прибавил:

122.

- И всё это, как оказалось потом, было произведено по решению Уралоблсовета. То есть, так называемой, законной власти. Вашей власти.

Над столом повисла тяжёлая неразрешимая пауза. А через стол, глядели на Голицына глаза всей царской семьи. Это был неописуемый страшный взгляд убиенных.

Голицын сидел недвижимо. Ему не стало хватать воздуха, он задыхался, но ничего не мог поделать. Он не мог даже отвести глаз от жуткого гипнотического укора глаз напротив. Но что-то вдруг щёлкнуло в его голове, и он, не отводя глаз, и не меняя позы, вдруг заголосил, взвыл как молодой волчонок, потерявшийся в ночи среди зимней степной стужи.

- Да я про вас вообще ничего не знал! Я родился в тысяча девятьсот пятидесятом году! В Ростове на Дону! И ни о какой царской семье речи нигде не шло. Помню только в школе учительница любила говорить какому-нибудь нашкодившему ученику: "Ты что у нас Николай второй? Это он имел привычку подписываться во множественном числе "мы Николай второй"". Да в календаре-численнике на листке 9 января упоминалось о Кровавом воскресенье 1905 года, после чего прозвали царя Николай кровавый. Вот и всё. Это потом уже, во время Горбачёвской Перестройки и Гласности стали открываться документы,.. потом нахождение останков царской семьи, потом захоронение в Петропавловском соборе... И то, в это далеко не все вникли. Тогда много чего вышло в свет из более близких к нам жутких времён. Вот, сидит писатель Михаил Булгаков, - нашёлся вдруг Голицын, указывая рукой вправо, - его "Мастера и Маргариту" тоже узнали только тогда - в конце 80-х! Этот роман вообще занял место Библии, которая так же была запрещена и о ней в стране не было ни слуху, ни духу. Так что, извините, - снова обратился он к царской семье, - но вы должны это понять.

И Голицын дрожащей рукой стал доливать кипяток в свою чашку с чаем, и жадно прихлёбывать из неё.

- Сюже-ет, - проговорил Булгаков.

- Сюжет, - подтвердил Голицын, упиваясь горячим чаем.

В это время, шумно стуча каблуками, и катя перед собой тележку-столик с шампанским и бокалами, в залу явилась Киска.

- А летит ли на этом корабле Булгахтер?! - громко и весело поинтересовалась Киска, не переставая заниматься своим делом.

Голицын поперхнулся чаем, и закашлялся, испуганно вытаращив глаза на Булгакова, который тоже чего-то явно испугался, вопросительно глядя на свою жену, и тут же переводя взгляд на поперхнувшегося чаем Голицына. Они встретились взглядами.

Голицын знал эту историю про "бухгалтера", читал. Читал - как в 39-ом году, когда все пьесы Булгакова были запрещены к постановке, он, под давлением МХАТа, пишет пьесу о Сталине "Батум". И пьеса отправлена "наверх", и группа мхатовцев, во главе с автором, едут в командировку на Кавказ для сбора необходимого материала. И как весело их провожают в Москве на вокзале, с коньяком и апельсинами. И как в Серпухове - вошла в вагон почтальонша с возгласом: "Где здесь бухгалтер?!" И Булгаков, побледнев, сказал: "Это меня". И почтальонша вручила ему телеграмму "молнию": "Надобность поездки отпала возвращайтесь Москву". После этого, писатель страшно заболел, и на следующий год - умер.

- Вы, мадам, хотели наверное сказать не "булгахтер", а Булгаков?! - строго сказал Голицын, обращаясь к переводчице.

Та залилась весёлым смехом, и сказала: "Ну конечно же, Булгаков. Булгаков! Вот ему коньяк с апельсинами. И всем шампанское!".