Роман Суржиков. Сборник (СИ)

Проснулся в хорошем настроении, накормил Филю и Тихоню, помог той приготовить завтрак, вместе с нею посмотрел пригоршню утренних мыльных опер, посмеивался над персонажами, вставлял саркастические комментарии. Та пришла в радостное возбуждение, мы немного поговорили с нею.

Ту зовут Катерина Николаевна. Ей 63 года. В ее доме всегда чисто, она одевается бедно, но опрятно, помогает племяннику с двумя его чадами, и верит в свои слова, когда читает «Отче наш». Катерина Николаевна живет так, чтобы муж ее, ненаглядный Петенька, в любую минуту был ею доволен. Петр Евгеньевич никогда не говорит ей слов одобрения, поскольку мертв уже больше тридцати лет.

Сразу после обеда мы направились в тот двор у Владимирского рынка. Я взял с собой Ремарка и читал, сидя на лавочке, пока не стемнело. Затем просто ждал.

Двое старух, видимо, считавших лавку своим феодальным владением, затеяли со мной свару. Я отпил из них. Они сумели доковылять до своих диванов и уснули до утра. Затем я взял понемногу энергии у нескольких девушек, спешащих на свидания, и смог обойтись без ужина. Одним из последних поездов я отправился домой.

А дома меня настигло то, чего не смог дождаться во дворе. По черепу прошелся зуд, словно кости терли наждачкой. Быстрым усилием воли я выключил Катерину. Зуд стал жжением, затем — болью. Она втиралась в кости, покрывала их слоем пекущего лака. Голова кружилась, боль затекала внутрь черепа, подымалась к темени, изнутри буравила его. Гвоздями вбивалась в скулы. Беспамятство было бы милосердием, но я не мог потерять сознания — такова уж природа. Я катался по полу, сжимал и тер несчастную голову, зная, что все равно не смогу избавиться. Когда пытка окончилась, уснул на полу.

* * *

Следующие восемь ночей я просидел на лавке в том дворе. Впустую.

Бессонные ночи отнимали массу сил. Я отчасти восполнял их утром, возвращаясь в переполненном транспорте. О пище я начал забывать — готовить времени не было, днем я спал.

На восьмое утро мне еле хватило энергии, чтобы добраться до метро. В вагоне я чуть не падал от усталости.

Я отложил полтинник для особого случая и выписал пять номеров разных служб такси, сложил все в тумбочку при кровати, переставил на нее телефон. На ночь снял только верхнюю одежду, как можно больше оставил на себе. С этими предосторожностями я позволил себе вновь уснуть дома. Я надеялся, что, услышав зов, смогу добраться до улицы Горького прежде, чем он прекратится. Разумеется, если зов не сведет меня с ума, и я сумею назвать таксисту адрес.

Две недели я спал одетым, вскакивая от каждого шороха, вслушиваясь в каждое свое ощущение. Катерина не удивлялась мне. Пару раз она спрашивала, к чему это все, я не ответил, она смирилась: значит, так нужно. Я был благодарен ей за смирение.

Наконец, проснувшись в субботу, я почувствовал, что сегодня — особый день. Это не была ни боль, ни удар, ни зов. Я просто понял, что день будет особым. Мы оделись пораньше и направились к Владимирскому рынку.

На улице из толпы прохожих, никогда не замечавших меня, вдруг выделился молодой брюнет, остановился передо мной, загородив путь. На нем был пестрый свитер, под свитером — совершенно белое тело. Он склонил голову, всматриваясь. Тихо сказал:

— Ты здесь? А там интересней.

— Меня не спрашивали, — буркнул я и пошел прямо сквозь него. Его тело было сухим и очень плотным. Он не был голоден.

— Там интересней, — повторил он вслед.

— Кто это был, Петенька? — Спросила Катерина.

— Гость.

Мне стало не по себе. Остаток дороги я думал о том, что мне совсем не интересно, как оно — там.

Потом я снова читал на той лавочке. Поминутно отрывался от книги и поглядывал по сторонам, узнавая уже примелькавшиеся лица, слыша знакомые голоса. Весенняя суббота. Двор полон людей, даже когда начинает смеркаться. Детвора с мячом, трое автомобилистов под капотом «Славуты», пышная дама с упоением курит на балконе, две пары противоборствующих старушек вяло перегавкиваются у клумбы…

И вдруг — головокружение. Короткий порыв, как дуновение ветра. Я отложил книгу. Повторилось. Сильнее. Чувство движения, и — явственно! — две руки ложатся на мой череп. Вот оно!

ЗОВ!

Я вскакиваю и спешу погасить Катерину. Но спустя минуту мне уже не до нее. Внутри черепа вспыхивает огонь и начинает заполнять меня жаром. Чувства отличаются от первого раза — они изменили ритуал. Я знаю, откуда приходит зов — третий подъезд, четвертый этаж. Делаю шаг, и слышу слова:

— Дух неизвестный, но подвластный нам. Мы призываем тебя…

Мои чувства расслаиваются: я иду старушечьим шагом к парадной, и в то же время я — посреди стола, в центре пентакля, вычерченного красным, и трое людей тянут ко мне ладони, и один шепчет:

— …призываем тебя стать проводником энергии мертвых и дать нам силу потустороннего…

Шторы задернуты, в комнате темно. Ладони, налитые желтым отблеском свечей, ложатся на череп — и зов становится нестерпимо сильным. Он перекрывает собой все иные чувства, весь мир:

— Призываем тебя явиться!