Роман тайн «Доктор Живаго»

«Доктор Живаго» распадается на явный и тайный тексты таким образом, что последний оказывается n-кратным романом, полинарративом, захватывающим самые разные фактические области, можно сказать, сетью романов. В подтекст «Доктора Живаго» заложено сразу несколько романов, которые ведут нас от Цезаря к Николаю II, от Фалеса к Штирнеру, от пугачевского бунта к Октябрьской революции. Как соположены между собой и насколько внутренне связны (когерентны) эти незримые романы? Ответ на этот вопрос — дело будущих исследований. В том, что касается истории философии, пастернаковский роман кажется нам ее последовательным изображением в лицах (философской прозопопеей).

Соперничество двух мужчин, Антипова-Стрельникова и Юрия Живаго, влюбленных в Лару (скорее всего, в падшую Софию гностиков и Вл. Соловьева), является конкуренцией между веками Просвещения и романтизма. Антипов-Стрельников во многом — Кант. Он подчиняет себя нравственному императиву по Канту, по знаменитой концовке «Критики практического разума» («Zwei Dinge erfüllen das Gemüt mit immer neuer und zunehmenden Bewunderung und Ehrfrucht […]: der bestirnte Himmel über mir, und das moralische Gesetzt in mir»[92]). Звездное небо упомянуто трижды там, где пастернаковский роман рассказывает о решении Антипова освободить Лару от себя, принятом по (неверно понятому) нравственному долгу:

Звездное небо, как пламя горящего спирта, озаряло голубым движущимся отсветом черную землю с комками замерзшей грязи […]

Антипов сел на перевернутую лодку и посмотрел на звезды […]

Он посмотрел на звезды, словно спрашивая у них совета.

(3, 109)

Пленение Антипова немцами приобретает в связи с кантианством этого героя еще одно значение[93].

Кант отвергается Пастернаком, как и Андреем Белым и другими русскими философами[94]. Отказ Пастернака от кантианства был прокламирован им в «Охранной грамоте». Разрыв с кантианцем Когеном, описанный в этом сочинении, следует читать как перевернутую историю встречи Фихте с Кантом. В июле 1791 г. безвестный Фихте прибыл из Варшавы в Кенигсберг, чтобы познакомиться с Кантом (ср. приуроченность к тому же месяцу контактов Пастернака с Когеном). После весьма холодного приема у Канта Фихте написал в Кенигсберге свое первое сочинение, выдержанное в духе кантовской философии, «Versuch einer Kritik aller Offenbarung». Кант пришел в восторг от текста Фихте и помог опубликовать его (точно так же вначале неудачен, а затем триумфален ответ Пастернака Когену, когда студент подсаживается к профессору, чтобы «разбирать свой урок из Канта» (4, 190)). «Versuch…» вышел (по не совсем понятным причинам) без имени автора и был принят за работу самого Канта, что обеспечило Фихте после того, как истина выяснилась, философскую славу. Пастернак изображает свои философские писания в Марбурге как обещающие научную карьеру, но уводящие автора в анонимность:

…я обращался к книгам, я тянулся к ним не из бескорыстного интереса к знанью, а за литературными ссылками в его пользу. Несмотря на то, что работа моя осуществлялась с помощью логики, воображенья, бумаги и чернил, больше всего я любил ее за то, что по мере писанья она обрастала все сгущавшимся убором книжных цитат и сопоставлений.

(4, 184)

В «Докторе Живаго» заглавного героя подвергает строгому вопрошанию опять же кантианец — Стрельников (склонный к математическому мышлению, как и Коген).

Быть противоположным Фихте того периода, когда тот писал опровержение на Откровение (поздний Фихте изменил свои взгляды), имело для Пастернака, надо полагать, принципиальное значение. Откровение невозможно, по Фихте, потому что понятие о таковом внутренне противоречиво. Знание по Откровению априорно. Но раз так, откуда берется самое понятие Откровения?[95] В русле магистральной русской философской традиции Пастернак следует за Шеллингом, спорившим и с Кантом, и с Фихте[96]. Юрий Живаго шеллингианец, о чем мы уже писали, противопоставляя этого героя еще одному философу, Штирнеру. Дело, однако, не только в философских убеждениях героя, но и автора. Роман Пастернака в целом зиждется на «Философии Откровения» Шеллинга. Та философия истории, которую исповедует в «Докторе Живаго» Пастернак, взята из Шеллинга его последнего периода. «Доктор Живаго» есть роман о христианине, оставшемся без родителей и обоготворяющем историю. В соответствии с Шеллингом, Откровение, зачинающее человеческую историю, состоит в Христе — в сыновности человека. История — свобода Сына от Отца: