Роман века

– Конечно, когда пожелаете! Боже, так вы согласны?!

От до сих пор безгранично угнетенной жертвы чувств стало исходить сверхъестественное сияние. Я стала приходить в себя.

– Подождите секундочку, – попросила я. – Прежде всего опомнитесь и постучите себя по голове. Это неправильно. Какой же муж не поймет, что с ним живет не его жена, а какая-то чужая баба?

– Откуда! Какой живет! Я же сказал, что они почти не видятся! Живут отдельно, едят отдельно, почти не не встречаются и почти не разговаривают! Только работают, но с работой как-нибудь уладим, она может…

– Подождите, – подозрительно прервала я. – Какой работой?

Разошедшийся любовник немного забеспокоился.

– В этом, собственно, главная трудность, но я не сомневаюсь, что это можно уладить. Видите ли, у него мастерская по производству каких-то там тканей. И она делает ему шаблоны узоров или что-то такое. По-моему, это называется набивка, или как-то похоже, а выходит из этого что-то бархатное.

Стечение обстоятельств показалось мне просто неправдоподобным, и даже невероятным. Мне стало ясно – это судьба, оставалось только сдаться ей без излишнего сопротивления. Я покорно кивнула:

– Никаких сложностей, – уныло промямлила я. – Так получается, что я прекрасно умею делать узоры для набивки тканей. Мне это не очень нравится, потому что работа исключительно паршивая, но работать я могу и, если необходимо, посвящу этому некоторое время.

Ненадолго угасшее сияние пана Паляновского полыхнуло с новой силой. В уставившихся на меня глазах появилось набожное удивление.

– Не может быть… Вас послало мне небо! Я искал женщину похожую только внешне, предвидел большие сложности! Может вы и на машинке печатаете?

– Печатаю. Руками я вообще не пишу. Исключительно на машинке.

Пан Паляновский на противоположной стороне стола на мгновение прикрыл глаза и будто бы поперхнулся.

– Извините, – сказал он слегка осипшим голосом. – Искренне вам признаюсь… Я обратился к вам ни на что не надеясь, с моей стороны это был крик отчаяния. В конце концов, у вас нет никаких поводов оказывать нам услугу, трудиться и рисковать для чужих людей! Эти пятьдесят тысяч – всего лишь символическое выражение благодарности, несоизмеримое с… вообще ни с чем! Вы мне… вы нам… Вы – чудо!

Я механически кивнула головой, рассеянно подтвердив, действительно, я – чудо. Мои мысли были заняты техническими вопросами предприятия.

– Стирать я не буду, – предостерегла я сразу. – Не только за пятьдесят тысяч, даже за пятьсот.

– Не надо, у него есть прачка, он все отдает ей.

– А прислуга у них есть? Муж меня может и не узнать, а насчет прислуги – можете не сомневаться.

Пан Паляновский стал сам не свой. С неослабевающим терпением он рассеивал мои сомнения и страхи. Прислуга есть, но она получит отпуск на месяц, я ее и не увижу. Вместе с мужем в мастерской работал человек, который как раз уволился, вместо него возьмут нового, который меня не знает. То есть, не знает настоящую жену. Гардероб… В моем распоряжении будет целый склад абсолютно новой и почти новой одежды, чтобы мне было не противно ходить в чужих обносках. И обувь тоже.

– Понимаете, – таинственно признался он. – Мы носимся с этой идеей уже достаточно времени. Басенька… то есть, та женщина о которой мы говорим, начиная с зимы, на всякий случай, покупает множество новых вещей, она их не носит, потому что не успевает, а просто разбрасывает по квартире. Несколько дней все валяется на виду, чтобы ему запомнилось. Парики… Вы не против париков?

– Нет. Могу носить. На Замковой площади вы видели меня в парике.

– Понятно, откуда такое сходство! Особые приметы будет легко подделать, у нее есть такая маленькая родинка, под глазом, вот здесь!

Он шлепнул себя по лицу с таким размахом, что чуть не выбил себе глаз. Я согласилась и на родинку.

– А теперь немного помолчите, – потребовала я. – Мне надо подумать.

Вообще-то говоря, мои размышления не заслуживали этого благородного названия. Мешая третья чашку кофе, я пыталась привести в порядок сумятицу в голове. Что я соглашусь, понятно было сразу. Затея казалась безумной, и от этого очень привлекательной. Со мной давно уже не приключалось ничего глупого, теперь было самое время.

Пан Паляновский упорно производил хорошее впечатление. Он сидел напротив, выглядел нормально, спокойно, пристойно, благородно и стабильно, единственное, в чем его можно было упрекнуть – это огненный темперамент на благородном фоне. Влечение к бедной Басеньке, пронизывающее его естество, проявлялось только во взгляде, наполненном безумной надеждой. Он смотрел на меня, как загипнотизированная курица на палку перед клювом, и, по-видимому, не был способен смотреть ни на что другое. Это меня несколько смущало.