Роман Виолетты. Парижские сладости

Я легко нашел то, что не могла обнаружить Виолетта в своей притворной невинности. Приникнув ртом к указанному месту, я взял в рот искомый предмет и поласкал губами. Он был у графини немного больше, чем у обычных женщин, как я и думал, он был будто твердый сосок.

— О да! — застонала графиня. — Не останавливайся! Думаю… это хорошо… этого хватит…

Тем временем я привлек к себе Виолетту, показав, что надо делать ей. Исчезли ее неуверенность и неуклюжесть, и она, угадав мои тайные желания, воспользовалась ртом, чтобы одарить меня той же лаской, что и я — графиню.

— Как это приятно, — шептала там временем графиня, — не останавливайся! Я хочу, чтоб это продолжалось вечность! А говорила, маленькая лгунья, что не умеешь… Помедленней, помедленней… Какая ты проворная! Зубки… Укуси меня… Как чудесно…

Я повторил бы Виолетте те же слова, если бы мог говорить: она чутко воспринимала все тонкости любовных игр.

Никогда еще мои грешные губы не касались таких душистых складок, никогда мой язык не ласкал такую совершенную плоть. Какое же я получил удовольствие! Графине было словно шестнадцать, а не двадцать восемь, настолько все было юным и тугим. Мужская плоть, видимо, не нанесла здесь сильного вреда.

Язык мой не ограничивался одним клитором, я опускался в жаркие глубины горловины матки, помня о том, что у зрелой женщины страсть можно найти между клитором и вагиной. Палец мой время от времени помогал губам, не давая графине опомниться, и она не могла сдержать восторга.

— Я чувствую твои губы, твой язык, зубы, мне так трудно сдерживаться! Ничего подобного я раньше не испытывала, мне так… так… Не останавливайся! Силы покидают меня, я сейчас… Я кончаю… кончаю… Виолетта, не может быть, что это ты! Виолетта!

Но Виолетта в своем положении ответить не могла.

— Это невозможно, — выдохнула графиня, пытаясь встать. — Виолетта, скажи, что это ты!

Но я удержал ее на кровати, положив руки на грудь. Ускорив движения языка, я дополнил ласки щекоткой усами, и графиня не выдержала. Все тело ее содрогнулось под моими губами, она закричала, и горячая жидкость хлынула из нее. Я приник к ней напоследок губами и вобрал в себя ее душу.

Сам я был на вершине наслаждения, и силы покинули меня.

Виолетта лежала у моих ног. Графиня же, наконец освободившись, узрела поле страсти, и с отчаянным криком спрыгнула с кровати.

— Виолетта, — сказал я, — я приложил все усилия, чтобы поссориться с графиней. Помири нас.

И скрылся в ванной.

До меня донеслись крики, затем плач, затем — стоны. Я понял, что Виолетте удалось найти способ примирения.

— Признаю, — сказала графиня, когда Виолетта закончила, — что это прекрасно. Но ранее было божественно!

Она протянула мне руку, и мир был заключен.

Мы составили договор в трех экземплярах и подписали его. Он содержал следующие пункты.

Виолетта — моя любовница.

Виолетта — любовница графини, но только в моем присутствии.

Я — женщина для графини, но не мужчина.

Не забыли и ранние замечания Виолетты.

В примечании к договору указывалось, что если графиня и Виолетта обманут меня, то я получаю на графиню те же права, что и на Виолетту.

ГЛАВА 7

Виолетта немного боялась, что договор о совместном владении уменьшит мою к ней любовь, да и я мог бы опасался этого, но любовь втроем только обострила наши ощущения и разожгла страсть. А причин для ревности у нас с Виолеттой не было, ведь мы неукоснительно следовали договору.

Но этого нельзя было сказать о графине. Когда она смотрела на нас с Виолеттой, ей обязательно требовалось, чтобы Виолетта ласкала и ее тоже.

В отсутствие графини я обладал Виолеттой, сколько хотел, поскольку не давал обещания не делать этого, и чувствовал себя полностью удовлетворенным. А как художник я всецело наслаждался жизнью втроем, и даже делал небольшие зарисовки. Нередко, прервав наши ласки, я спрыгивал с кровати, хватал альбом и карандаш, и наслаждался красотой двух моделей. Любовные игры, страстные позы, чувственная красота — все нашло отражение в моих работах.

Но среди всего этого удовольствия я не забывал о просьбе Виолетты. У нее действительно был талант, и я заставлял учить ее «Марион Делорм» Виктора Гюго, «Неверную Агнессу» Мольера, «Ифигению» Расина, все это ради развития сценической игры.

В свое время графиня, воспитывавшаяся в пансионе Птичий Монастырь, участвовала там по праздникам в постановках. А сейчас они репетировали вместе с Виолеттой. Одетые в настоящие греческие костюмы, едва прикрывавшие тела, они с такой страстью играли Расина, что я смотрел на них с несказанным наслаждением. Высокий рост и почти мужской голос делали графиню пленительной и в то же время мощной.

Мой знакомый драматург заметил способности Виолетты и предложил написать одному театральному профессору. Впрочем, он меня предупредил, что тот наверняка попытается за Виолеттой ухаживать.

К профессору я отвел Виолетту сам. Я отдал ему письмо друга, и он согласился, что у Виолетты действительно призвание, после того, как мы с ней показали три разученные роли.