Роман-воспоминание

20

Работа над романом «Одинокая женщина» продолжалась. Но повествование только о личной жизни было «непроходимо» в те времена: судьбу человека надо писать на фоне общественных отношений. «Чем занимается ваш герой?» – первый вопрос редактора. «Покажите его в коллективе» – первое требование.

В Транспортном институте я учился на автодорожном факультете, но транспорт есть транспорт: автомобильный или воздушный, железнодорожный или водный, те же грузы, пассажиры, километры, маршруты. Для романа я выбрал водный: легче освободиться от гнета производственных проблем.

То, что называется «деревенской темой», имеет в русской литературе вековую традицию. Деревня – наше детство, детство наших отцов и матерей, всегда волнующие запахи травы, леса, реки, труд на земле объединяет крестьянскую семью. Совсем другое – «рабочая тема». В городе труд отделен от быта, семья – часто разные профессии, разные интересы. Техническая проблема сама по себе не может быть предметом художественного исследования. Именно потому от многочисленных «производственных» романов того времени мало что осталось.

Жизнь речников схожа с крестьянской, там кормилица – земля, тут – река, волгарь – извечная потомственная профессия, переходящая из рода в род, судно – твой дом, где ты, а часто и твоя семья проводят большую часть жизни.

И привлекала сама Волга, широкая дорога, долгий путь…

Я провел на Волге две навигации – пятьдесят первого и пятьдесят второго годов. Плавал на пассажирских судах, на самоходных баржах, побывал во всех портах, в Горьком жил целое лето.

Конечно, воспетой в народных песнях Волги уже нет. Обмелела, перегородили плотинами, запачкали нефтью, поразогнали рыбу.

И все же просторный, могучий волжский пейзаж… Чуть зеленоватая вода сверкает на утреннем солнце, местами темнеет пятнами разводьев. Редкий туман спускается с дальних гор. Луга, пески, кустарники – слева, лес и горы – справа… Деревни, пристанешки, лодки, сети, ветер белыми барашками пробегает по воде. Бесконечной лентой тянутся вниз плоты с деревянными избушками и неожиданными на воде кострами. У речных вокзалов дымят нарядные пассажирские пароходы, снуют катера, проносятся спортивные лодки – длинные, узкие, мелькают в воздухе весла… Ночью на волнах покачиваются белые и красные огоньки бакенов… Я вернулся в ту Россию, по которой столько лет скитался до войны. Милые сердцу небольшие пыльные города с тихими, выложенными булыжником улицами, с низкими кирпичными гостиными рядами, где пахнет овчиной, дегтем, олифой и прочей москателью, с неизменным сквером на площади, где стоит бронзовый памятник Ленину. Валы старинных укреплений, башни кремлевских стен, колокольни церквей, минареты мечетей, деревянные срубы Верхней Волги, белые мазанки Нижней… Русские, татары, башкиры, черемисы, удмурты, кавказцы, мордва… Россия… Многострадальная, терпеливая, жалостливая, когда же обретешь ты мир, спокойствие и свободу? Долго, видно, ждать…

Дождусь ли?

Рукопись «Одинокой женщины» я отнес в «Знамя». Главному редактору Вадиму Кожевникову роман не понравился.

– Что у тебя за грузчики. Толя? Разве это пролетариат, рабочий класс? Какие-то темные, забитые люди! А ведь описываешь город Горький, город с революционными традициями! Разве у Максима Горького такие грузчики, такие рабочие?

– А какие они у него?

– Они были эти… Как они?.. Гринберг, какие рабочие были у Максима Горького?

Гринберг, один из послушных критиков того времени, сотрудник журнала, маленький, толстенький, озадаченно моргает глазами:

– В каком смысле, Вадим Михайлович?

– Эти… Как их?.. Ну, роман у Горького?.. О рабочем классе…

– Вы имеете в виду «Мать», Вадим Михайлович?

– Точно – «Мать»! Правильно, «Мать»… Ниловна… И сын ее Власов, кто они были? Ну… эти… социал… социал…

– Социал-демократы, – подсказывает Гринберг.

– Именно! Социал-демократы! Вот кем были рабочие на Волге! А у тебя. Толя, кто они? Голь перекатная! Роман придется переписывать…

Отнес я роман в «Новый мир». И через некоторое время получил от его главного редактора Константина Симонова такое письмо:

...