Романовы

– Вы умеете находить радость в мелочах. Для разнообразия хотелось бы увидеть, как радость находит вас. Удивляет вас. Вы этого заслуживаете. – Его рука коснулась моей так удивительно легко. У меня перехватило дыхание, и я поймала себя на том, что борюсь с желанием придвинуться ближе и переплести свои пальцы с его.

Вместо этого я отступила назад. Если я позволю нашим ладоням сплестись – вряд ли смогу спуститься по веревке к спасению. Его нужно оставить позади. Даже мысль об этом обожгла мне горло и разрушила волшебство, расцветавшее между нами.

Он заметил перемену и тихо спросил:

– Что? Что случилось?

Мой голос прозвучал глухо:

– Я не могу… – Легкое покачивание головой. – Поговорим завтра, Заш.

Я отвернулась, по рукам пробежал озноб, несмотря на дневную жару.

Для нас двоих завтра не наступит.

15

– Мы не можем этого сделать. – Папа мерил шагами спальню, а связанные простыни безвольно свисали с наших с Марией колен. Мы собирались развязать все узлы. Снова.

Еще одна бессонная ночь. Хождения взад-вперед, мысли, постоянное напряжение, готовность броситься в бой или забаррикадировать дверь мебелью. Сигнала нет. Спасения нет.

Чем больше мы размышляли об этом плане, тем более безрассудным он казался. Даже если мы все благополучно спустимся по веревке со своими пожитками и утихомирим собак, как выберемся через крепкие ворота ограды? Как сюда попадет офицер Белой армии?

– Люди умрут, – заключил папа. – Вероятно, некоторые из местных солдат.

Мария судорожно вздохнула. Мое собственное сердце сжалось. Заш. Иван. Даже Авдеев. Я не желаю им ни ран, ни смерти. Мы месяцами общались с этими солдатами, хотя они стерегли нас в этой ссылке.

– Их жизни важнее, чем побег, – сказал папа. Вывод был окончательным. Мы все знали, что это правда. Я сердцем чувствовала, что скорее останусь в изгнании, чем стану причиной смерти солдат.

В то утро мама нацарапала ответ офицеру карандашом, так как у нас кончились чернила. Она отдала листок мне, нужно было вставить его в бутылку из-под сливок и отправить с монахинями. Она писала резко и серьезно:

Мы не хотим и не можем бежать. Нас можно увести только той же силой, что и привела нас из Тобольска. Мы не желаем причинять любые страдания коменданту или охранникам – которые были так добры к нам, – вследствие нашего побега. За нами слишком внимательно надзирают. Если вы планируете освободить нас, тогда, ради Бога, прежде всего, избегайте кровопролития.

Мы все его подписали.

Прогулка была омрачена. Никому не хватало сил улыбаться или веселиться. Иван поспешил навстречу Марии, и они отступили в небольшую рощицу за углом. По его напряженному шепоту я догадалась, что он интересуется спасательной операцией.

Мария разрыдалась, и он обнял ее. Проходя мимо них, я заметила, как он обхватил ее лицо руками и тихо сказал:

– Я не позволю тебе умереть здесь, Мария. Я вытащу тебя отсюда.

Она шмыгнула носом и кивнула.

Я поспешила дальше, ища глазами Заша. Желание мчаться к нему, как Мария бежала к Ивану, заставляло меня ускорять шаг, пока я наконец не увидела его. Он шагнул ко мне, и, словно заранее договорившись, мы отступили в тень у стены дома, ища уединения. С маской непреклонного большевика, презирающего нас, было покончено несколько дней назад.

Это были мы, Заш и Настя, узнавшие, что такое дружба. Я вдыхала его запах – смесь земли и дыма, свежего воздуха снаружи и затхлого, который впитался в одежду, когда Заш нес караул, внутри.

– Наступило завтра, – тихо сказал он. – Я вижу: что-то не так.

Я прикрыла глаза, словно падая с небес.[6]

– Вы же знаете, я не могу вам сказать.

– А мне хотелось бы, чтобы вы это сделали.

– Разве вы еще не в курсе? – Он провел так много времени с Иваном, что, без сомнения, узнал о грядущей попытке спасения.

– Есть подозрения, но я предпочел бы услышать правду от вас.

Я распахнула глаза и вскинула голову, пристально глядя в его лицо. Он сидел, согнув колено и положив на него руку. Глядя на меня в ожидании.

Я сдалась.

– Мы поняли, что нам предстоит умереть здесь, – едва прозвучали эти слова, как я поняла, почему так тяжело было на сердце, – потому что беспокоимся о вас. Я беспокоюсь о вас… и других солдатах, – поспешно добавила я. – Для нас это гораздо важнее, чем… ну, чем выживание, полагаю.

– Абсурд! – Прежде мягкий, его тон стал резким. – Как возможно беспокоиться о похитителях больше, чем о собственной семье?

– Я этого не говорила. – Я с трудом поднялась, чувствуя зарождающуюся злость. – Дело не в том, о ком мы думаем больше или меньше. Мы заботимся о каждом солдате. Я Романова и буду ценить жизнь – жизнь каждого человека – превыше всего. Нет никакой пользы от ненависти к ближнему.