Романовы

Спустя несколько лет, осенью 1697 года, стрелец находившегося в только что завоеванном Азове Стремянного полка Мишка Сырохватов, объявив «государево дело», рассказал воеводе, что именно Ларион Елизарьев и его друзья были в 1689 году самыми активными сторонниками Шакловитого: раздавали от его имени деньги и руководили сходками. По словам Сырохватова и представленных им свидетелей, Елизарьев и Феоктистов собирали в памятную августовскую ночь стрельцов у съезжей избы, посылали трёх человек в Преображенское «для проведывания про великого государя» и, получив известие об отъезде Петра, «отправились в троицкой поход». Однако доносчик не дождался награды — по указаниям из Москвы он был «бит кнутом на козле нещадно» и оставлен на вечное житьё в Азове, а его извет нисколько не повредил карьере обвинённых им.

Похоже, что настоящей попытки переворота не было. В атмосфере взаимного подозрения действия стрельцов во главе с Елизарьевым стали той пружиной, которая привела в движение механизм всех дальнейших событий, — если, конечно, они являлись наивными служаками, по ошибке принявшими ночной сбор стрельцов за подготовку покушения на Петра I, а не провокаторами, подтолкнувшими царя к ответным шагам. Приведённые выше факты добавляют штрихи к данной версии, но пока не позволяют сделать окончательный вывод.

Призрачный шанс вернуться к власти и активной жизни появился у свергнутой правительницы на исходе века. Высланные из Москвы на литовскую границу стрелецкие полки в 1698 году были недовольны своим положением. Их гонцы теперь сами стремились снестись с опальной царевной и якобы получили письма (хотя до сих пор неясно, писала их сама Софья или стрелецкие вожаки от её имени) с призывом освободить её из заточения, «бить челом» — просить её «иттить к Москве против прежнего на державство» и не пускать в город Петра.

С помощью этих грамот предводители взбунтовали полки и двинулись к Москве «царевну во управительство звать и бояр, иноземцев и солдат побить». Никто не стал допытываться, подлинные ли эти послания. Впрочем, в случае отказа Софьи от власти имелись иные варианты: «обрать (избрать. — И. К.) государя царевича» — сына Петра Алексея. Контакты с Софьей не получили никакого развития (загадочное письмо на бумаге с «красной печатью» пятидесятник А. Маслов якобы отдал своему родственнику, а тот после поражения восставших утопил улику), но дорого обошлись восставшим: после жестокого розыска было казнено более тысячи человек. На следствии опять всплыли имена доносчиков 1689 года; видимо, их действия были памятны стрельцам даже девять лет спустя: «...возьмём Дмитрея Мельнова, да Ипата Ульфова с товарыщи: они все полки разорили, и чтоб их убить до смерти».

Официально царевна к следствию не привлекалась, но разгневанный Пётр сам учинил сестре допрос. Она не признала своего участия в бунте, но подчеркнула своё право на власть: «Такого письма, которое к розыску явилось, от ней в стрелецкие полки не посылавано; а что те стрельцы говорят, что пришел к Москве было им звать её, царевну, по-прежнему в правительство, и то не по письму от нея, а знатно потому, что она с [7] 190 (1682. — И. К.) года была в правительстве».

Доказательств Пётр не имел, да и при их наличии расправиться с членом царского дома было невозможно. Царь мог только распорядиться повесить нескольких стрельцов под окнами Новодевичьего монастыря — перед глазами царевны. Брат заставил её принять монашество — в октябре 1698 года Софья превратилась в инокиню Сусанну, монастырскую узницу под надзором сотни преображенцев. Охрана строго соблюдала наказ о её изоляции от родственниц-царевен: «Сёстрам, кроме Светлой недели и праздника Богородицына, который в июле живёт (28 июля — празднование иконы Смоленской Божией Матери, во имя которой основан монастырь. — И

. К.), не ездить в монастырь в иные дни, кроме болезни. Со здоровьем посылать Степана Нарбекова, или сына его, или Матюш-киных; а иных, и баб и девок, не посылать; а о приезде брать письмо у князя Фёдора Юрьевича. А в праздники быв не оставаться; а если останется — до другого праздника не выезжать и не пускать. А певчих в монастырь не пускать; поют и старицы хорошо, лишь бы вера была, а не так, что в церкви поют “спаси от бед”, а в паперти деньги на убийство дают».