Романовы

Даже северные и северо-восточные области, которые казались наиболее спокойными и далекими от мятежей, посылая ратников в Москву, снабжали их наставленьем не спешить с присягой кому бы то ни было, так как «нельзя угадать, кто одолеет». «А до нас далеко, — резонно рассуждали они. — Всегда успеем послать повинную, если нужно».

«И до нас далеко! Мы тамбовские, до нас немец не дойдет», — говорили солдаты в дни последней войны. Та же психология, те же мысли, те же слова. Не прошла даром народу школа Романовых!

Земский собор, избрав на царство Михаила, умудрился присягнуть не только самому царю, но и его будущей царице, а также и его будущим детям.

Бояре рассчитали правильно. В первые пять лет, до возвращения из польского плена отца Михаила, царь был пешкой в руках тесно державшихся друг за друга бояр. Родня Романовых — Салтыковы, Шереметевы, Лыковы, Черкасские — оттерли от престола важнейших бояр прежнего времени: Голицыных, Куракиных, Воротынских. По свидетельству современников, своевольничавшие в стране бояре не только не считались с царем, но даже «гнушались своим государем».

Уже через год после освобождения Москвы Романовы «выдали головой» Пожарского, которому были так многим обязаны, своему родичу Борису Салтыкову. Воистину «за Богом молитва, за царем служба не пропадет».

Есть сведения, что Михаила заставили согласиться на целый ряд условий и даже будто бы перед его воцарением взяли с него особую «присяжную запись».

Манифесты и приказы, которые издаются в первые годы от имени царя, написаны тоном жалостливым: «Сами, мол, меня на царство позвали, так теперь денег давайте, а с заботами ко мне не приставайте». Царь обращается, например, к Земскому собору с таким заявлением: «Учинились мы царем по вашему прошению, крест нам целовали вы своей волею, а теперь везде грабежи и убийства, разные непорядки, о которых нам докучают. Так вы эти докуки от нас отведите и все приведите в порядок».

Тон, как видим, несколько неожиданный. Ежели непорядки уничтожить должны сами подданные, а царь никаких докук о том ведать не желает, так зачем же, собственно, этот царь нужен и во имя чего просит он о выдаче ему денег?

Еще только что Михаил Федорович был простым, заурядным мальчишкой, гонявшим собак и сражавшимся в бабки со своими сверстниками. Теперь он царь. Он весь полон царским достоинством и принимает все меры, чтобы его не смешивали с обыкновенными людьми. Ему недостаточно той пышности и блеска, которыми он ослепляет своих подданных. Он хочет подчеркнуть, что, помимо наружных отличий в самой основе, в самом существе он не имеет ничего общего с простыми людьми.

Дошедший до нашего времени обычай христосоваться в те дни был гораздо значительней. «Русские, встречаясь, между собой целовались, и никто не мог отказаться от пасхального поцелуя», — в один голос свидетельствуют летописцы. Но сам царь (быть может, не без основания считая, что для него закон не писан) ни с кем, кроме патриарха, не христосуется. Максимум милости, которую допускает Михаил в ответ на приветствие «Христос воскрес», — это разрешение поцеловать свою руку.

Вместо христосования с живыми людьми царь отправляется торжественной процессией христосоваться с предками в Архангельский и Воскресенский монастыри. Предки приветствия услышать не могут, но это и не важно. Никаких предков Михаила в этих монастырях и в помине нет, ибо захудалый Кошкин род никогда доселе ни одного своего представителя в этих монастырях не хоронил. Но и это неважно. Важно, чтобы люди думали, что вот-де настоящий, природный царь с настоящими царскими предками разговаривает.

Исключительно интересный материал о жизни эпохи дают письменные памятники того времени. Уже князь Хворостин, умерший в 1625 году, отразил в сочинениях своих, отобранных у него при обыске, бурное недовольство новым царем.

Князь Хворостин — один из своеобразных вольнодумцев того времени. В царском указе изложен длинный список «грехов» его. Постов и христианского обычая он, оказывается, не хранил, дворовым своим в церковь ходить запрещал, в «светлое воскресенье с государем христосоваться не пожелал».

Этот нераскаявшийся грешник в отобранных у него при обыске сочинениях в прозе и стихах писал «многие укоризны». Писал он, будто в Москве народ все глупый, жить не с кем. Писал он, что в земле Русской «сеют землю рожью, а живут все ложью». Даже «титула государства» ни за что не хотел писать как следует. Дошел этот вольнодумец до того, что царя именовал не «самодержцем Всея Руси», а гораздо круче и проще — «деспотом русским».

Очень любопытно, что по тем временам эти вот политические выступления были до того внове, что никому не пришло даже на ум срубить ему голову или четвертовать, как ни легко и просто делалось это в то время по менее значительным поводам.

Палачи, описывает Штраус, не были в презрении. Это звание было выгодно, и торговые люди перебивали его друг у друга. Вольнодумного князя сослали в монастырь, потом его даже вернули в Москву, вернули дворянское достоинство, доступ ко двору.